Судьба человека. Оглядываясь в прошлое - Борис Вячеславович Корчевников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– После операций и восстановления я пошла выступать. Первое выступление было в Казани. Что это было для меня, как гимнастки? Меня уже знали по каким-то наградам, кто-то уже на моем примере рос. Зрители меня ждали, они меня заранее уже любили безусловно и в любом случае мне хлопали. Мне был важен каждый взгляд, который бы направлен на меня. В той ситуации я в гимнастике была первопроходцем, потому что в подобных случаях даже более именитые гимнастки бросали гимнастику, ведь профессиональный спорт – это очень тяжело. Сейчас уже много гимнасток выступают с травмами, ведь я же смогла это сделать.
У меня были почти такие же стрессовые переломы, как у Ляйсан. Один раз мне даже сказали: «Хорошо, что ты вовремя спохватилась, потому что у тебя случилось бы то же самое, что у Утяшевой». Это было за год до Олимпиады, и как раз к ней я восстановилась и вошла в форму.
Вера Бирюкова, олимпийская чемпионка по художественной гимнастике– Многие удивляются, но я не жалею, что у меня нет главной – олимпийской медали. Когда я в 12 лет давала интервью, они меня спросили: «Кем ты хочешь быть?», и я ответила и всерьез в это поверила: «Олимпийская медаль – это, конечно, хорошо, но для меня главное, чтобы меня любили люди».
Благодаря спорту я получила такую школу. Мне пришлось рано начать зарабатывать на семью. Но это не страшно, это здорово! Я никогда не знала, какой гонорар выплачивают на соревнованиях. Я вообще ничего не знала, кроме того, что самое важное – защитить флаг своей страны, получить похвалу тренера и аплодисменты зала. А когда говорили, что я еще и деньги заработала, хотелось уточнить: «Вы сейчас не перепутали? Я эту денежку не должна отдать никому?» И тренер на меня смотрела с умилением и говорила: «Ребенок, это твои деньги».
Мама воспитывала меня одна, но не было такого, что папа бросил нас. Мама и папа поговорили на кухне и решили, что так будет лучше для нас всех. И я отчасти этому способствовала – попросила, чтобы мама больше не плакала. Мне было тяжело видеть ее каждый вечер в слезах, и я сказала: «Мама, давай уже что-нибудь предпримем. Ты плачешь почти каждый вечер. Сидишь со льдом у щеки. Пожалуйста». И все, мама с папой поговорила. Так было лучше для всех.
Папа жив, мы дружим, общаемся периодически. Я понимаю, что все бывает. Не было бы все-таки меня такой без моего папы – немножко дикой, чуть-чуть принципиальной, достаточно отстаивающей свою правду. Папа появлялся в моей жизни периодически. Я не хочу ни из кого делать демона, а из себя святую. Ведь в проблеме всегда виноваты двое. Соответственно, ну в какой-то момент, значит, я была достаточно резкая, а он недостаточно упорным. Мы работаем над этим. Мы периодически встречаемся, в том числе у мамы на кладбище. Такое бывает. И я вижу, что он тоже страдает и ему тоже нелегко. Просто дело в том, что мы действительно, наверное, мало общались и время чуть-чуть играло не в нашу пользу.
Моя мама разбудила во мне умение быть настоящей. Когда ты в большом спорте, у тебя, как у лошадки, глаза зашорены. Важны только успехи и провалы. И надо очень много успевать. Но однажды мы с мамой вместе куда-то пошли, и я увидела, какая она плавная, уютная, мягкая, интеллигентная, не пытающаяся быть кем-то. Мама была заведующей библиотекой, она безумно любила Блока, у нее было два высших образования, читала лекции, но она этим никогда не кичилась. Просто аккуратненько подсовывала книжку или что-то интересненькое моим подругам или мне. И когда ты рядом с такой женщиной, вольно-невольно это впитываешь. Хочется быть хоть немножко похожей на нее. В какой-то момент, когда она стала моим директором, моим всем, меня стали немножечко троллить: «Ой, смотрите, 25 лет, а с мамой ходит. Мамина дочка!» И что? Мне было так хорошо! Я мамой своей гордилась, очень уважала, и мне хотелось быть рядом с ней, чтобы она видела все и контролировала.
А потом мама ушла. Стремительно, в один момент. Я не могу об этом говорить без слез. Ей было всего 47 лет. Такая молодая! Но никто не застрахован, и более молодые умирают. Тромб! Бабушка и дедушка каким-то чудом это пережили. Как же это страшно для них было! Я ушла в себя, наверное, на полтора года, похудела на 30 килограммов. У меня случались большие проблемы с памятью. Я перестала узнавать многих людей. То есть мозг заблокировался, я лежала под капельницами. И мой самый близкий друг, который оказался в итоге не просто друг, который любил меня всю жизнь – Паша Воля, – просто встал и сказал: «Девочка, я тебя понесу на руках».
Все, что тогда происходило, я помню смутно, только вспышками. Мама умерла в марте, а я ясно помню только лето. Помню, как мы гуляли с Пашей по Барселоне. Тогда я просила об одном: чтобы мы поменьше плакали. Мы с Пашей в тот период все время были рядом. Вместе скорбели. Он был со мной не 8, не 12, а 24 часа в сутки. Он не выпускал мою руку, потому что никому не доверял и боялся, что люди будут вторгаться в мое пространство. И просто в какой-то момент он предложил: «Мы же вместе, пойдем распишемся?» Я сказала: «Пойдем». И Паша поехал со мной в Раевку просить руки у моих бабушки и дедушки.
Когда я поехала на Олимпиаду в Лондон в качестве комментатора, ко мне пришло осознание, что слезами ничего не вернешь, а себя уничтожишь. Мне очень хочется маму вспоминать живой. Она здесь, она рядом, она в моих детях, она везде… Я не хочу оплакивать маму, это было бы неправильно. В тот момент моей жизни со мной был не только Павел, но и мой тренер Ирина Винер. Я ее считаю своей второй мамой, мы очень близки. Она даже захотела познакомиться с Пашей, именно как с моим будущим мужем. Ирина Александровна со мной постоянно на связи.
Ляйсан девочка очень порядочная, очень успешная. Когда у нее погибла мама, она стоически вынесла это. Мы с ней очень долго беседовали на эту тему. И мы говорили о том,
