Школа волшебства» и другие истории - Михаэль Энде

Блестящие способности? Какие, например?

«Ну, скажем…» Но именно в этот момент он ничего не мог вспомнить, хотя талантов у него было множество.

Главным образом, он умел многое из того, что другие люди называли обычным ребячеством. Он умел пронзительно свистеть в два пальца; умел исполнять сальто; умел корчить уморительные рожицы; умел ездить на велосипеде, не держась за руль; он умел делать кое-какие фокусы с пробками и монетами; умел… Короче, он много чего умел из того, о чем большинство его школьных товарищей даже представления не имело. Да они никогда уже об этом и не узнают. Этот нелепый детсад больше его не интересовал. Он его давным-давно перерос. И отныне он пойдет своей собственной, тайной дорогой, одинокий и недосягаемый для всех.

Герман ускорил шаг — самую малость, но вполне достаточно для того, чтобы потом не кривя душой утверждать, будто торопился изо всех сил.

Тут он услышал вой сирены.

Мальчик тотчас замедлил шаг. Мимо пронеслась пожарная машина, сразу за ней еще одна и потом третья. Герман остановился и с надеждой посмотрел вслед удалявшемуся кортежу.

А вдруг загорелась школа?! Машины, без сомнения, ехали в том направлении. Вполне могло статься, что привратник, господин Кнёлингер, проживавший в каморке при школе, заснул с непогашенной папиросой. Папироса скатилась в щель дивана, и диван начал тлеть… Или, возможно, крыса прогрызла электрический кабель, произошло короткое замыкание, и от искры взорвался газовый баллон… Или дала течь канистра с бензином, или пришла в негодность газопроводная труба, или госпожа привратница, уходя из дому, позабыла выключить утюг…

Такие происшествия случаются в городе каждый день. Неужели что-нибудь такое не могло произойти однажды в школе? Если подумать хорошенько, то есть столько причин для пожара, что было бы просто чудом, если бы именно его школа стала исключением из этого правила.

Но если она действительно горела сейчас ярким пламенем, то мчаться туда сломя голову уже не имело ни малейшего смысла. Если пожарные вдруг с этим не справятся, Герман тоже не смог бы спасти школу, даже если бы попытался сделать это с риском для жизни.

Он словно видел все это своими глазами. Вот он подошел к месту событий, пожарные с пустыми шлангами в руках беспомощно топчутся вокруг пылающего здания.

— В чем дело? — поинтересовался бы Герман. — Почему не начинают тушить огонь?

— Мы бы с удовольствием, — сказал бы начальник пожарной команды, — но мы совершенно не ориентируемся в планировке. Нам нужен человек, который провел бы нас внутрь. Но на это никто не может решиться.

— Почему? — спросил бы Герман, окидывая взглядом теснившуюся на безопасном расстоянии толпу. — Вон там я вижу нескольких учителей. Поговорите с ними.

— Мы уже говорили, — ответил бы капитан пожарной команды, — но они отказываются. Они просто-напросто боятся.

— Если загвоздка только в этом, — криво усмехнулся бы Герман, — то я беру это на себя. Прошу следовать за мной, господа!

И, не мешкая ни секунды, он ринулся бы в самое пекло, в дебри высоченных языков пламени, с треском вырывающихся из окон, ведя за собой команду пожарных с брандспойтами.

Правда, из-за трусости учителей оказалось бы уже, к сожалению, слишком поздно. И школу теперь было бы не спасти. Им пришлось бы смириться с этой потерей, вина за которую целиком и полностью ложилась на них.

Герман пока не очень ясно представлял себе, погибнет ли он геройски в море бушующего огня или ему лучше остаться в живых, чтобы дать интервью телевизионщикам. Но, поразмыслив, он вообще отказался от первоначального плана, ибо, насколько он знал взрослых, те все равно не позволили бы ему руководить тушением пожара. Воля их, пусть тогда сами придумывают, как завершить операцию. В конце концов, ему было совершенно безразлично, спасут школу или нет. Тема для него была исчерпана. Зачем вообще туда идти?

Однако досадным образом по-прежнему существовала крошечная, в высшей степени маловероятная возможность, что горела все же не школа и что пожарные направлялись в какое-то другое место.

Герман вздохнул и зашагал дальше, не так быстро, как прежде, зато прежним курсом.

Подбегая к перекрестку, где ему нужно было свернуть направо и пересечь улицу, он едва не налетел на мужчину, живот и спину которого прикрывал рекламный щит. На нем были изображены клоун с красным носом и златовласая девушка в сверкающем купальнике. Тело девушки обвивала гигантская зеленая змея. Сверху красовалась ярко-алая надпись:

ТОЛЬКО СЕГОДНЯ!

Гала-представление в цирке шапито!

Герман двинулся за мужчиной, чтобы как следует рассмотреть плакат.

Мужчина был небрит и мусолил в губах погасший окурок. Дождевая вода каплями стекала с обвисших полей его шляпы. Заметив следовавшего за ним по пятам парнишку, он хитро подмигнул ему.

Герман огляделся по сторонам. Прохожих поблизости не было видно. Подмигивание, без сомнения, было адресовано ему. В нем даже чувствовалось нечто доверительное, как будто между мужчиной и мальчиком существовала какая-то тайна. Словно они о чем-то договорились.

О чем же? Герман задумался. Человека с плакатом он не знал, это точно. Вероятно, все дело в гигантской змее.

Удавов — об этом он читал однажды — иногда переносят в больших корзинах. Но в корзинах, когда они изнашиваются от времени, появляются дыры. В одну из таких дыр, должно быть, и сбежала гигантская змея. Или правильнее было бы сказать «уползла»? И теперь мужчина ее разыскивает.

Но почему же тогда он подмигнул именно ему? Ах, ну конечно же, он ищет совсем не змею, поскольку давно знает, где та находится. Он ищет человека, который может эту змею поймать. Вот в чем проблема.

Гигантскую змею звали Фатима, она страдала водобоязнью, во всяком случае, не любила дождь. Поэтому, спасаясь от него, она заползла в ближайший дом и стала забираться вверх по лестнице, пока не обнаружила дверь, которую случайно забыли закрыть. В квартире безмятежно спал грудной малыш. Приблизившись к детской кроватке, Фатима изогнулась над ней, будто гигантский вопросительный знак. Родители, в отчаянии заломив руки, замерли в прихожей. Они боялись пошевелиться, чтобы не рассердить змею.

Теперь Герман понял, почему мужчина подмигнул ему молча. Это означало: «Незаметно следуй за мной! Ни в коем случае никто не должен догадаться, какая угроза нависла над городом, иначе возникнет паника, и тогда все пропало. Только человек, который знает о змеях все, такой как ты, еще может спасти ситуацию».

Само собой, Герман был готов прийти на выручку ребенку, хотя, в целом, был не слишком высокого о мнения о грудных детях. Тем не менее младенцы в каком-то смысле тоже были людьми и имели право на жизнь, даже если для этого приходилось пожертвовать парочкой уроков. Там, в кроватке, лежал этот беспомощный комочек, а рядом с ним, зловеще разевая пасть, извивалась гигантская змея… Кто же в подобных обстоятельствах со спокойной совестью скажет: «Очень жаль, но мне пора в школу»? Так подло Герман поступить не мог. И прежде всего потому, что был единственным человеком, способным оказать помощь.

С решительным выражением лица он следовал за мужчиной с плакатом. Он был готов ко всему.

Как только они поднялись бы в квартиру, Герман первым делом попросил бы всех удалиться, заботясь лишь о том, чтобы никто не пострадал.

Он остался бы один на один с коварным врагом. Они замерли бы, глядя друг другу в глаза. Ведь удавы, как известно, могут гипнотизировать свою жертву. Но Герман тоже умел гипнотизировать. Он сам был величайшим гипнотизером на свете. Именно поэтому-то его и позвали на помощь.

Безмолвный поединок завязался бы между ним и Фатимой, жестокая борьба, о чудовищном напряжении которой обычный человек не имеет ни малейшего представления. Он ни на секунду не ослабил бы хватку — пока хищник наконец не уступил бы превосходству человеческого духа и неподвижно, словно стручок гороха, не вытянулся бы на ковре.

Бледный, изнуренный неимоверным напряжением сил, он сдержанно принял бы безграничную благодарность родителей ребенка и затем с таинственной улыбкой на лице растворился бы в толпе зевак, — загадочный незнакомец, о котором никто ничего толком не знал.

Вдруг мужчина с рекламным щитом остановился, обернулся и вопросительно уставился на своего преследователя.

— Извините, — запинаясь, пробормотал смутившийся Герман, — гигантская змея… я думаю, я только хотел… Где же она?

Мужчина жевал потухший окурок и, похоже, не понимал, о чем идет речь.

— А? — переспросил он.

— И грудной ребенок? — осведомился Герман. — Я только хотел узнать, Фатима… то есть эта гигантская змея…

— Нет гигантская змея, — коверкая слова, произнес небритый мужчина, — у нас воопще болше нет гигантская змея. Толко на плакате, потому что он оставался с прошлый год. Тогда у нас был болшой номер со змея. Но мы бедные, понимаешь? Нет много деньги, понимаешь? Поэтому нет напечатать новый плакат. Так что этот у меня старый, из прошлый год, понимаешь?