Рукотворный рай - Дмитрий Николаевич Москалев

Егорка прильнул с товарищем к партизанам, к таким же сиротам как и они, к красным шли в основном дети старше, и у кого имелись родители, у Егорки – только мать. Дети не видели тяжелых боев тех дней, не осознавали всю скорбь, они росли словно цветы на пепле, не догадываясь о случившемся пожаре.

Жили в землянках, питались – чем Бог пошлет, кого-то посылали за пищей в город, кого-то по деревням и по окрестностям.

Местные ведали о детях, и страшились, кабы чего худого не вышло от таких игр.

Однажды партизаны собрались на задание – похитить немца, привести языка и забрели в неизученные места боя, где стояло множество подбитых танков, копченных, сожженных, либо пробитых насквозь.

Товарищи поделились между собой, и принялись обыскивать танки. Егорка отвлекся, отвернулся и было хотел что-то поднять, как вторая группа, из трех мальчишек вместе с товарищем его взорвалась на мине, ничего от них не оставив, разметала их по сторонам, как пыль.

Испуганные мальчики пустились на утек, вернувшись, увидели военных гоняющихся за сиротой, бегущих к взрыву, иных уводящих их товарищей к грузовикам, оцепивших поле. Пришлось пробираться в город, где Егорка, чувствуя потерю и страх, решил не оставаться, и ехать, куда глаза глядят.

Тогда Егорку и поймали военные, допросили и отвезли в приют, из которого он бежал, сам не зная зачем, скорее всего прознав о том, что имеющих родных отправляют по домам, а домой он вернутся не мог и не хотел, к голоду, сырой и холодной избе, к серой похлебке.

Егорка встал, обошел костер и прильнул к спящим, оставив стариков обсуждать им рассказанное, он так утомился от рассказов, что больше не мог и языком пошевелить, утомленный – уснул навзничь, укутавшись и прижавшись к таким же как и он, чтоб было теплее.

Глава 24.

Кладбище стояло безмолвно, по надгробным плитам шелестели листья, стучал ноябрьский холодных дождь, аукал сквозняк между крестов.

Разрытую могилу немного затопило и Егорка оказался в холодной луже. От ощущения нестерпимого холода, сиротка открыл глаза, приподнялся из воды, смешанной с глиной и прахом, застонал. Его бросило в болезненную дрожь. В голове звенело и стучало, она вымокла, на лице застыли засохшие капли крови. Руки и ноги онемели, и потребовалось время, что бы согреть их и привести в работу. Болело и ныло в груди, мальчик хрипло закашлял, стараясь укутаться, спастись от холода и сырости, но не мог, вся одежда его промокла до нитки.

На небесном квадратике, сияющем у него над головой, плыли свинцовые облака, роняя капли на холодную раскисшую разрытую землю. Егорка не представлял, сколько точно он провалялся без сознания в яме.

–"Жив", – подумал он, – "пока ещё жив… Всего лишь сон, это сон", – он встал, ощупав стенки могилы, затем свернулся в комочек и сел в угол, стараясь согреться, но тепла в теле уже не было. Голос пропал, невозможно было и звука подать, молить о помощи. Да и кто бы его услышал, среди могил? На давно заброшенном и богом забытом кладбище? Так он, по крайней мере, думал.

–"Может сплю, проснуться, проснуться бы", – Егорка вздрогнул, почувствовал жжение в груди, нехорошее, горячее.

–"Умру, никто не найдет", – он встал, вспомнил о своих последних крохах, которые выкинули, как сор, и расплакался, последнюю надежду его изничтожили, последние крохи сироты.

Он плакал взахлеб, глотая ртом воздух, которого ему не хватало, и немного успокоившись, стал думать о том, как ему выбраться.

Стены могилы размокли от дождя и представляли собой скользкую вязкую глину. Егорка попытался ухватиться, но не за что было удержаться. Сообразил небольшие ямки для ног, но мягкая глина не выдержала и отвалилась, сползла, как дрязга.

–"Не выйдет", – решил он, и отступив в сторону почувствовал под ногой крышку гроба. Она оказалась скользкой и гнилой. Мальчик поднял её и прислонил одним краем к нижней части гроба, к ногам трупа, так, что та встала в высоту почти до самого верха.

–Попробую, – и полез наверх, но соскользнул и рухнул вниз, – скользко то как!

Попробовал найти утонувший нож, Егорка взмолился, и принялся с большим биением, с судорогами и бешенством, как в последнем пылу взбираться на доску.

Преодолев несколько попыток, мальчик все же взобрался наверх, но оказался перед новым препятствием – наваленной кучей рыхлой и мокрой земли. Отяжелевшая и сырая одежда стянула мальчика назад, и он вновь с грохотом упал в сырую могилу, на сей раз затих и заплакал.

Он осмотрелся, могила показалась ему домом, тёплым, воздух не жгучим легкие.

–Кто здесь? – донеслось сверху, Егорка прохрипел, у него не было больше сил для борьбы.

–Ого, вот это дела! Как разрыли то! А это кто? Кто там? Живой, эй мальчик? – но Егорка замолчал, его глаза уже были закрыты, а разум окутывал мрак горячки, уносивший его в свои чертоги предсмертных страданий.

–Замёрз, замерз видать, как же так то? Как ты туда попал-то, я сейчас, сейчас! – старик сорвался с места и убежал, и вскоре спустил небольшую лестницу, спустился и сняв с себя ватник укутал мальчика, – лишь бы живой был, господи, замерз.

Глава 25.

Старик Федор Михайлович был человек с чистейшей совестью. Проживал он в пятидесяти шагах от кладбища, в старом покосившемся домике, и так привык к могилам, что ни чуть не боялся разгуливать меж ними ночью. Федор проживал в полном одиночестве, сюда он перебрался после войны, когда овдовел. Тем и жил, что работал могильщиком, и дворником. редко посещал город, и был сильно беден. С годами становясь все больше отшельником, стараясь держаться от сует мирских в стороне.

Федор ещё до войны потерял сыновей, один умер от тифа, другой пропал без вести, жена его, Марья, которую он безумно любил в молодости, умерла в муках. Затем Федор лишился и сестры. Может быть, поэтому старичок и решил ухаживать за чужими могилами, обретя в этом смысл жизни.

Иногда разговаривая с усопшими, сам готовясь покинуть сей бренный мир.

–Знаешь, мне сегодня сон снился, стоя я, значит, в окно смотрю, а там такие краски! Краски, закат такой, просторы какие и рожь, леса вдали, реки разлились. А я как бы сверху смотрю, как будто сижу, как солнце заходит смотрю, и понял я, что это не солнце, а жизнь моя уходит. Чувствую, руку мне кто-то положил на плечо, оборачиваюсь, а это Марья моя, и спрашиваю у неё. Чего ты Марья, пора, да? А она так кивает не утвердительно, мол