Не жалейте флагов - Ивлин Во

Дорис глядела на Безила.

– Вам нравится? Сегодня вечером я попробую еще.

– Я бы не стал, – ответил Безил. – Я бы оставил как есть.

– Вам нравится?

– На мой взгляд, просто великолепно.

– А я не слишком полосатая?

– В самый раз.

Если до сих пор внешности Дорис чего и не хватало до полной страховидности, то сегодня утром она восполнила этот пробел.

Безил любовно изучал адресную книгу.

– Подыскиваю новый дом для Конноли, – сказал он.

– Безил, мы должны как-то выправить голову бедного ребенка, прежде чем передадим его дальше.

– Ничего подобного. Это ей идет. Что тебе известно о Грейсах из Старого дома священника в Эддерфорде?

– Это прелестный домик. Он художник.

– Богема?

– Нисколько. Очень утонченный. Рисует портреты детей акварелью и пастелью.

– Пастелью? Это подходяще.

– Она как будто слаба здоровьем.

– Превосходно.

Конноли пробыли в Старом доме священника два дня и заработали двадцать фунтов.

VIII

Лондон был снова полон. Те, кто поспешно уехал, вернулись; те, кто отдавал последние распоряжения, намереваясь уехать после первого налета, остались. Марго Метроленд закрыла дом и переселилась в отель «Ритц»; открыла дом и переселилась обратно; решила в конце концов, что в «Ритце» ей больше нравится, и снова закрыла дом, на этот раз, сама того не подозревая, навсегда. Руке слуги не суждено было вновь отвести ставни, прикрывавшие высокие окна; они оставались на запоре до тех пор, пока в конце года их не выбросило взрывом на Кэрзонг стрит; мебель все еще стояла под чехлами, когда ее разбили в щепы и сожгли.

Сэра Джозефа назначили на высокий, ответственный пост. Теперь его частенько можно было видеть с генералами, а то и с адмиралом. «Наша первоочередная военная задача, – говаривал он, – состоит в том, чтобы не допустить вступления Италии в войну до тех пор, пока она не окрепнет настолько, чтобы стать на нашу сторону». Внутреннее положение в стране он характеризовал следующим образом: «Противогаз берут на службу, но не в клуб».

Леди Сил больше не беспокоила его по поводу Безила.

– Он в Мэлфри, помогает Барбаре с эвакуированными, – говорила она. – В армии сейчас все забито. Вот когда у нас будут потери, тогда все станет намного легче.

Сэр Джозеф кивал, но в глубине души был настроен скептически. Больших потерь быть не должно. Он разговаривал в «Бифштексе» с одним очень интересным человеком, который знаком с немецким профессором истории; сейчас этот профессор в Англии; о нем очень высокого мнения в министерстве иностранных дел; профессор утверждает, что в Германии насчитывается пятьдесят миллионов немцев, готовых завтра же заключить мир на наших условиях. Вопрос лишь в том, чтобы свалить тех, кто сидит в правительстве. Сэр Джозеф видел, и не раз, как сваливают правительства. В военное время это делается запросто – ведь свалили же запросто Асквита (в скобках заметим, что он был куда лучше Ллойд Джорджа, который пришел на его место). Потом свалили Ллойд Джорджа, потом свалили Макдональда. Кристофер Сил – вот тот знал, как это делается. Он бы в два счета свалил Гитлера, будь он в живых и будь он немцем.

Пупка Грин и ее приятели были в Лондоне.

– Эмброуз стал фашистом, – сказала она.

– Не может быть!

– Работает на правительство в министерстве информации, ею подкупили, и он издает новую газету.

– Фашистскую?

– А то нет.

– Я слышал, она будет называться «Башня из слоновой кости».

– Это и есть фашизм, если хотите.

– Эскепизм.

– Троцкизм.

– У Эмброуза никогда не было пролетарского мировоззрения. Просто не представляю, как мы до сих пор его терпели. Парснип всегда говорил…

Питер Пастмастер вошел в бар Брэттс-клуба, в боевой форме, на плече – нашивка части, в которой он раньше не служил.

– Привет. Ты чего это так вырядился? Питер ухмыльнулся, как может ухмыляться только солдат, которому известен важный секрет.

– Да так, ничего – Тебя что, вышибли из полка?

– Временно отчислен для выполнения особого задания.

– Я сегодня уже встретил пятерых переодетых ребят, ты шестой.

– То-то и оно – надо хранить тайну, сам понимаешь.

– Да в чем дело?

– Со временем узнаешь, – отвечал Питер с безграничным самодовольством.

Они подошли к стойке.

– С добрым утром, милорд, – сказал Макдугал, бармен. – Как вижу, вы тоже собрались в Финляндию? Сегодня ночью отправляются очень многие наши джентльмены.

Анджела Лин вернулась в Лондон; с госпиталем было все в порядке, сын, доставленный в начале войны с восточного побережья в Дартмур, был в частной школе. Анджела сидела «дома» – так она называла то место, где теперь жила, – и слушала по радио последние известия из Германии Местом этим была квартира с отельными услугами, такая же индифферентно-элегантная, как она сама, – пять больших комнат в мансардном этаже только что поставленной каменной коробки на Гровнер-сквер. Декораторы отделали ее, когда Анджела была во Франции, в том стиле, что сходит за ампир в фешенебельных кругах. На будущий год, в августе, она собиралась отделать квартиру заново, но помешала война.

В то утро она провела час со своими коммерческими агентами, отдавая четкие, разумные указания относительно того, как распорядиться ее состоянием; она завтракала одна, слушая по радио новости из Европы, а после завтрака одна же пошла в кино на Кэрзон-стрит. Когда она выходила из кино, уже смеркалось, а теперь и подавно темно было снаружи, за тяжелыми малиновыми портьерами, перевязанными золотыми шнурами, отороченными золотой каймой, которые ниспадали множеством пышных витых складок, скрывающих новые черные ставни. Вскоре она отправится обедать в «Ритц» вместе с Марго. Питер куда-то уезжал, и Марго хотела устроить ему проводы.

Анджела смешала себе большой коктейль; главными составными частями были водка и кальвадос. На сервировочном помпейском столике декораторы забыли электрический шейкер. Это было у них в обычае – сорить дорогими пустяками такого рода в домах, где они работали; прижимистые клиенты отсылали вещи обратно; люди порассеяннее усматривали в них подарки, за которые они забыли кого-то поблагодарить, пускали их в ход, портили и платили за них через год, когда присылались счета. Анджела любила всякие механические приспособления. Она включила шейкер и, когда коктейль был готов, взяла стакан с собою в ванную и медленно пила его в ванне.

Она всегда пила коктейли только наедине; в них ей чудилось – слабым, лишь ей одной внятным намеком – предложение доброго приятельства, едва различимое приглашение к интимности, возможно восходящее к поре сухого закона, когда на джин перестали смотреть глазами Хогарта[36] и увидели в нем великолепную вещь; ей чудилась в них некая эманация ослушничества, компромисс каприза и уголовщины, они напоминали о друзьях отца, провозглашавших тосты в ее честь, о мужчине на пароходе, сказавшем «A tes beaux yeux»[37]. А так как всякое общение с людьми, которые вечно лезли со своим, было в тягость Анджеле, то она и пила коктейли в одиночестве. В последнее же время она все дни проводила одна.