Все мои ничтожные печали - Мириам Тэйвз

я собиралась устроить писательский кабинет, но я никогда туда не захожу, потому что там холодно. Я работаю либо в гостиной, либо лежа в постели. Если я просыпаюсь пораньше, мне нравится слушать воркование плачущих горлиц. Это наполняет меня тихой радостью, грустью и тоской по ушедшему детству – моему детству, нашему детству, – по прериям и тому восхитительному ощущению, когда ты просыпаешься утром и знаешь, что ничего делать не надо, только играть. Ты знала, что лет в девять-десять я просыпалась и сразу же начинала тихонько петь песни? У тебя в спальне тогда были деревянные панели и висел плакат с Михаилом Барышниковым и надписью «Когда прижмет окончательно». Интересно, где он теперь? И что тебя в нем привлекало: его танцы, или его тело, или то обстоятельство, что ради своего искусства он бросил все и сбежал из России без всякой надежды на возвращение? В любом случае плачущих горлиц нынче отстреливают и едят. Представляешь?! Когда я об этом узнала, то испытала примерно такие же чувства, как в тот раз, когда прочитала, что умер Джо Страммер. Музыка моей юности. Когда ты, пятнадцатилетняя, просыпаешься утром под пение плачущих горлиц и музыку The Clash, сразу ясно, что ты пребываешь на небесах. Но Джо Страммер мертв, а плачущих горлиц едят на обед. Что осталось от детства? Кто теперь выведет нас из пустыни?

Здесь у меня мало знакомых. Мне никто не звонит, только автоматический записанный голос: Добрый день? Вы уже не справляетесь со своими долгами? Когда это случилось в последний раз, я прошептала: Да, уже не справляюсь. И тут же бросила трубку, как заложник, передающий зашифрованное сообщение своим потенциальным спасителям. Я обналичила сберегательный сертификат, который нам подарил папа сто лет назад, и уже потратила свою долю от продажи дома на аренду жилья здесь, а вчера хозяин квартиры сказал, что арендная плата еще и повысится, причем до каких-то совсем уже астрономических сумм.

Финбар, адвокат, снова шлет мне сообщения. Пишет, что он все продумал и решил, что мы все-таки можем встречаться, несмотря на мой беспорядочный образ жизни. Его восхищают мои ахилловы сухожилия. У меня на ноге вырос шестой палец. Ладно, не палец, а «косточка» на суставе. Иногда, если я много хожу пешком, она начинает пульсировать, как крошечный пенис сбоку на стопе. И еще у меня на пятке растет какая-то странная шишка размером с мячик для гольфа. Кажется, она называется деформацией Хаглунда. Что-то похожее было у нашей собаки, ты помнишь? Помнишь, как дядя Рэй дал ей конское успокоительное и срезал шишку ножом? Я помню, как ты носила ее на руках (собаку, не шишку) или возила на тачке еще пару недель, потому то она не могла ходить. Ты будешь так же носиться со мной, если меня тоже отправят на операцию? На днях я попала в небольшую аварию, я тебе не писала? Ничего страшного, легкое столкновение бамперами, но здесь, в Онтарио, очень дорогая страховка, так что я езжу со страховкой из Манитобы (упс), и я не уверена, что она будет действовать здесь, так что, возможно, мне придется платить из собственного кармана. Миллион долларов склочной тетке за ее даже не поцарапанный БМВ. Она действительно выбралась из машины и сфотографировала на телефон свой абсолютно нетронутый бампер, а я стояла как дура (в своих обрезанных джинсах и зеленой ветровке, с упаковкой на шесть банок пива в руках) и твердила: Да ладно, вы что, ШУТИТЕ?

Мы с Норой проводим эксперимент. Пытаемся установить зрительный контакт с прохожими на улицах. Уже можно сказать, что эксперимент провалился. Люди пугаются, когда мы на них смотрим, и сразу отводят взгляд. Мы заметили, что многие отворачиваются и даже стараются встать к нам спиной, чтобы у них не было соблазна смотреть в нашу сторону. Сегодня мы с Норой гуляли по нашему микрорайону (Малой Мальте), и из шестидесяти восьми встреченных нами прохожих только семеро не отвернулись, причем из тех семерых только один улыбнулся, и не факт, что это была настоящая улыбка, а не гримаса от кишечных газов. Мы с Норой делаем вид, будто нам все равно, но вообще это обидно! Мы все думаем, с чем это связано. Может, мы одеваемся как-то не так или излучаем какие-то странные волны, и людям не хочется на нас смотреть, потому что мы кажемся им отчаявшимися, опасными или придурочными? Все, мне пора ехать забирать Нору с репетиции и везти ее к зубному. А по дороге я буду думать о тебе, скучать… парить на крыльях небытия.

За сим остаюсь ваш покорный слуга, Й. (Видишь? Я все-таки читаю письма твоих любовников-поэтов.)

Эльфи не отвечает на телефонные звонки. Я звоню маме, и она говорит: Да. Эльфи не берет трубку. Разве что иногда, в исключительных случаях, очень редко, но вообще нет. Почти никогда. Раз в год по обещанию, но в основном нет. Хотя иногда все-таки да.

Мне больно слышать, как мама мечется между отчаянием и надеждой. Мама мне говорит, что, когда она приезжает к Эльфи и у нее звонит телефон, она заставляет ее взять трубку. Вернее, пытается ее заставить, и получается далеко не всегда.

Мне слышно, как в мамином ноутбуке звучит трубный глас, возвещающий начало новой игры в Скрэббл.

Дорогая Эльфи.

Сегодня я долго гуляла по городу, в конце концов забрела в лесопарк и смотрела, как утки ныряют в пруду Гренадьер. Мне стало любопытно, на сколько секунд они могут задерживать дыхание под водой. Я приметила одну утку и стала считать. Она вынырнула на семьдесят восьмой секунде. Люди, если я правильно помню, могут задерживать дыхание на минуту. Сегодня в трамвае я наблюдала забавную сценку. На остановке вошел пассажир, который громко ругался матом, поминая какую-то блядскую сучку, которую он вертел на болту – и все в таком духе, – и водитель трамвая сделал ему замечание, мол, не надо ругаться в общественном месте, и тот дядька сразу же замолчал, вежливо извинился и вышел на следующей остановке. И как только он вышел, то сразу же начал ругаться опять.

Я по тебе очень скучаю. Вчера мы с Норой поднялись на смотровую площадку на вершине телебашни. Хотели увидеть наш новый город с высоты птичьего полета. Там наверху стоят мощные бинокли. Мы опустили монетку и посмотрели в бинокль, но тебя все равно было не видно. Потом мы пошли в бар на крыше отеля «Парк Хаятт», я взяла себе бокал вина за двенадцать долларов, а на закуску – миндаль и оливки. Одну порцию на двоих с Норой. Мы