Все мои ничтожные печали - Мириам Тэйвз

все время смотрели на запад. Мы обе очень по тебе скучаем. Нора спросила, не жалею ли я, что завела детей. Меня убил этот вопрос. Я вдруг почувствовала себя совершенно ужасной матерью, как будто я как-то дала ей понять, что она медленно выжимает из меня жизнь. Но потом Нора сказала, что у нее, наверное, не будет детей, потому что ей невыносима сама мысль о том, что в ее теле поселится какой-то посторонний пришелец и она вся раздуется и превратится в гротескную карикатуру на женщину. Я надеюсь, что у нее нет никакого расстройства в пищевом поведении. Я где-то читала, что одной из причин пищевого расстройства может быть чрезмерная материнская опека, но это уж точно не про меня. Может быть, Нора выдумала себе гиперопекающую мать в качестве компенсации за реальную нехватку опеки и эта воображаемая настырная мамаша и стала причиной ее пищевого расстройства? На самом деле у нее нет пищевого расстройства. Не стоит винить воображаемых матерей в том, чего нет. Ты сама в ее возрасте была худышкой. Ты и сейчас худенькая, как тростинка!

Там, в баре на крыше, дочерна загорелый пожилой джентльмен с перстнем бейсбольной Мировой серии, в белых кожаных туфлях и без носков, сказал Норе, что она настоящая красавица. Спросил у меня, не сестра ли я ей. Ха-ха, обожаю эти зачерствелые стариковские шуточки. Он сказал Норе, что ей надо быть фотомоделью. Я сказала, что нам очень лестно, но нет, Нора танцовщица – и пронзила его убийственным взглядом, мол, отвали, старче. По дороге домой мы с Норой распевали старые песни, которые обе знаем наизусть. Так приятно услышать от дочери: Да ладно! Ты знаешь «Разрываясь между двумя любовниками»?! Нора даже позволила мне взять ее за руку на пару минут. Она сказала, что я на удивление привлекательная для человека с моим типом лица, и я чуть не расплакалась от благодарности. Как всякий четырнадцатилетний подросток, она редко отвешивает комплименты старшему поколению. Ее ноги исковерканы танцами. Похожи на ноги дедушки Вернера. Помнишь, как он шевелил пальцами на ногах, типа устраивал для внучат кукольные представления, а мы вопили от ужаса? Ее стопы шершавые и твердые, как копыта. Когда я их массирую, у меня потом все руки в мозолях. Кожа реально стирается. Я спросила у Норы о ее шведском друге (его зовут Андерс, он мускулист и прекрасен). Спросила, получается ли у них общаться хоть на каком-нибудь языке. Она сказала, что нет. Сказала, мечтательно глядя вдаль, как будто так и надо. Я хотела спросить, занимаются ли они сексом, но мне не хватило смелости. Ей еще нет и пятнадцати! Я бы не справилась с ее ответом. Все-таки я совершенно никчемная мать.

Вчера я звонила Уиллу в Нью-Йорк. Он сказал, что в его съемной квартире нашествие крыс. Уилл передает тебе привет. Он тоже по тебе скучает! Кстати, о крысах. Вдобавок к муравьям у нас, кажется, завелись мыши. С одной стороны, это даже неплохо. В Торонто считается, что, если в доме есть мыши, значит нет крыс, потому что крысы едят мышей. Может быть, крысы едят и плачущих горлиц? В последнее время мне часто снится один и тот же сон, что мне под рубашку забралась крыса, и я не могу ее вытащить, и мне приходится бить себя кулаком в грудь, пока крыса не падает, вся в крови, на пол, и я сама чуть не падаю от усталости. Моя энергия иссякает. Я безумно по тебе скучаю.

Вне всяких сомнений, даже если вы счастливы не настолько, насколько возможно, вы любимее всех в этом мире, Й.

(Так однажды писала мадам де Сталь в письме к некоему шевалье, а теперь я пишу моей милой Эльфриде.)

Пиши мне, чучело!

P. s. Или бери трубку, когда я звоню.

P. p. s. На днях я говорила с мамой. Она сказала, ты теперь постоянно слушаешь Третью симфонию Гурецкого. Что это за музыка? О чем она?

Отвечать или не отвечать на телефонные звонки – для Эльфи это не каприз, а показатель ее способности справляться с жизнью. Она говорила маме, что звук звонящего телефона пугает ее до хичкоковской дрожи. Мама передает это мне, по телефону, и мы с ней обе соглашаемся: Ну, да, наверное… гм… Мы с мамой созваниваемся ежедневно. Она держит меня в курсе. Говорит, что ее сестра Тина уже едет в Виннипег, чтобы побыть с Эльфи. Едет из Ванкувера на машине. Наверняка тетя Тина хочет помочь маме, которая совершенно выбилась из сил. Мама об этом не говорила, но все и так ясно. Я спросила: Зачем она едет? С Эльфи все так плохо? Не так уж и плохо, ответила мама, но и не хорошо. Я спросила, что это значит, и мама сказала: Все так же, если по правде.

Где-то посередине между не хорошо и не плохо, сказала я.

Если вкратце, то да. Она не будет выступать на гастролях.

Что?! Она сама так сказала?

Да, сегодня сказала.

Я спросила, получает ли Эльфи мои письма. Мама ответила, что не знает, и пообещала спросить. Я позвонила Нику на работу и оставила сообщение, чтобы он перезвонил мне сразу, как только сможет. Я позвонила Уиллу в Бруклин и спросила, как у него дела. Он прошептал: Все в порядке. Он сейчас в библиотеке. Когда я звоню Уиллу, он всегда либо в библиотеке, либо митингует на Уолл-стрит. Он спросил, как у меня дела. Я сказала, что все хорошо. Он спросил шепотом, как дела у Эльфи. Я ответила, тоже шепотом, что у нее все прекрасно.

Кто-то затеял спиливать ветки с дерева, что растет за окном нашей столовой. По утрам я люблю сидеть в одних трусах и футболке за большим столом в этой комнате, слушать еще несъеденных плачущих горлиц и работать над своей книгой. Раньше ветки закрывали практически все окно, так что соседям было не видно, как я сижу, вся такая красивая, без штанов. Но теперь ветки исчезают одна за другой, открывая меня взорам соседей – постепенно, как принимающий форму пазл.

Дорогая Эльфи.

Когда ты уже мне напишешь? Я заметила одну вещь о мужчинах: они теряются и даже злятся, когда после секса ты долго плачешь и не говоришь им, в чем дело.

Мы с Финбаром совершенно несовместимы. Я сплю с ним лишь потому, что ему этого хочется, и потому, что он хорош собой, – я жалкая, да. Я порочная женщина. И плохой пример для подражания: мать почти взрослой дочери, которая совсем скоро начнет (или уже начала) жить половой жизнью. Нет, правда,