Дисбат - Юрий Брайдер

На первых порах это и сблизило его с Синяковым, вечно страдавшим от безденежья. Приятельские отношения начались позже, когда выяснилось что во все без исключения настольные игры Грошев играет лучше своих однокурсников. Он легко выполнил первый разряд по шашкам и даже участвовал в конкурсах по шахматной композиции.

Немало часов, предназначенных институтской программой для изучения радиотехники, электронно-вакуумных приборов и телемеханики, ушло на бесконечные сражения, полем для которых служили разлинованные на клеточки страницы конспектов. Большинство из этих игр, наверное, придумали еще средневековые школяры, столь же склонные к азарту и столь же равнодушные к наукам, как и их одногодки, появившиеся на свет много веков спустя.

Грошев внес в эти легкомысленные занятия основательность и порядок, свойственные его крестьянской натуре. Например, чемпионат группы по «крестикам-ноликам» проходил в точном соответствии с заранее составленным графиком, а его результаты регулярно вывешивались на доске объявлений.

Кроме того, Грошев продолжал много, хотя и бессистемно читать. Особой разницы между Дюма и Достоевским он не видел, зато"нередко развлекал приятелей красочными, пусть и не совсем точными пересказами любимых произведений, соединяя разнородные куски в единое целое и сдабривая весь этот винегрет сомнительными плодами своей собственной фантазии.

На втором курсе Грошева уже не били и даже не посылали после полуночи на поиски сигарет. На третьем он превратился в одну из самых авторитетных особ института, а на четвертом организовал студенческий театр миниатюр.

С чем ему по-прежнему не везло, так это с девушками. Сказывались пуританское воспитание и всякие психологические (вернее даже, психопатические) комплексы, нажитые не без посредства художественной литературы. Тут уж и Синяков ничем не мог помочь приятелю.

Поскольку Грошев перед особами противоположного пола робел, как рядовая шашка перед дамкой, те сами находили способ одарить его своей благосклонностью. Понятное дело, в основном это были обойденные мужским вниманием, зато волевые и бесстыжие дурнушки. Вынужденное целомудрие угнетало их не меньше, чем прыщи и перхоть, так свойственные юному возрасту.

Однажды, поздним вечером вернувшись в общежитие с чересчур затянувшейся тренировки, Синяков был поражен разгромом, царившим в комнате, которую он делил с Грошевым. Но это был не тот разгром, что остается после шмона или драки, а разгром непристойный, порожденный необузданным развратом, при котором блудодеи и блудницы не видят разницы между кроватью, столом или подоконником, а интимные предметы женского туалета могут оказаться где угодно, хоть на абажуре.

Сам Грошев в данный момент полулежал на растерзанной постели. На коленях он держал существо, которое Синяков вначале принял за мужика без штанов — очень уж мускулисты, кривы и волосаты были его ноги. Лицо гостя (или гостьи) рассмотреть было невозможно — оно находилось где-то у Грошева под мышкой.

Однополая любовь в те времена считалась явлением не менее позорным, чем измена родине, и Синяков уже собирался бесцеремонно разогнать эту парочку, как благопристойные граждане разгоняют бесстыжие собачьи свадьбы или шумные кошачьи коитусы, но Грошев опередил его.

— Знакомься! — пьяно ухмыляясь, молвил он. — Мальвина, чемпионка города по кроссу.

— Федя, — машинально ответил Синяков. — Инструктор по онанизму.

Чемпионка чинно встала, одернула коротенькую по моде юбчонку и протянула Синякову мозолистую ладонь, на тыльной стороне которой виднелась малоразборчивая татуировка.

Кроме этой самой легкомысленной юбчонки, других неоспоримых признаков женского пола Синяков у Мальвины не заметил. Подстрижена она была чуть ли не под «ноль», своим грубым и плоским лицом напоминала скифскую каменную бабу, а разговаривала сиплым, прокуренным тенорком. Зубы у возлюбленной Грошева были как у боксера, уже достаточно часто выступающего на ринге, но еще не достигшего статуса, при котором услуги стоматолога оплачивает собственная федерация.

Как выяснилось впоследствии, Мальвина была не только способной бегуньей на средние и длинные дистанции, но и немалым авторитетом в блатном мире. Ее многочисленные братья — родные, единокровные и единоутробные — на воле появлялись только эпизодически, однако успевали поставить на рога хоть весь район, хоть весь город. Мальвина еще под стол пешком ходила, а обидеть ее мог разве что самоубийца.

Симфония их любви, в которой Мальвина, естественно, играла первую скрипку, была бурной и непродолжительной. Попользовавшись Грошевым в свое удовольствие (если только женщины подобной половой конституции способны получать удовольствие от плотского общения с мужчинами), коварная чемпионка бросила его ради другого, столь же юного и наивного мальчика.

Страдал Грошев недолго, а утешение нашел в жарких объятиях поварихи, раздававшей в студенческой столовой первые блюда. За глаза ее называли Тюфтелей, что, в общем-то, было изрядной натяжкой. Тюфтелю такого размера, а главное, такой свежести не рискнул бы отведать даже вымерший ныне саблезубый тигр. Грошеву она годилась если не в матери, то по крайней мере в тетки.

Как они занимались любовью — застенчивый зайчонок и эдакая пропахшая кухней корова — и занимались ли они ею вообще, так и осталось тайной. Зато приятели Грошева поимели от этой связи явную выгоду. Раньше Тюфтеля, грубая и вспыльчивая, как пиратский боцман, могла любого из них и поварешкой по голове огреть. Теперь же, наоборот, всегда наделяла лишним куском мяса и двойной порцией сметаны, что для вечно голодных студентов было весьма немаловажно.

К четвертому курсу сексуальная ориентация Грошева определилась окончательно. Пока другие студенты спецгруппы гуляли с однокурсницами, старшеклассницами, «клизмами» из медучилища, «терками» из строительного техникума, «шпульками» с камвольного комбината или просто с веселыми уличными девчонками (особых успехов на этом поприще добился Мартынов, закадривший начинающую балерину), Грошев крутил любовь только с женщинами предпенсионного возраста.

Кроме преклонных лет, всех его пассий: и худых, и толстых, и дылд, и коротышек — объединяло еще одно качество — внешнее уродство. К многочисленным кличкам Грошева добавилась еще одна — Геронтофил.

На производственной практике, оказавшись в бригаде, прокладывавшей столбовые линии связи по глухим пущам и болотам Полесья, он с благословения коллектива жил по очереди со всеми вдовами, в хатах которых они останавливались на постой, чем обеспечивал хороший приварок к казенному пайку, бесплатное бытовое обслуживание, а иногда и лишнюю бутыль самогона.

Ночью, если Грошев не занимался ублажением хозяйки, последний сексуальный опыт которой был связан с нападением на деревню отряда полицаев, он развлекал связистов очередной версией «Одиссеи», перенесенной в наше время и приукрашенной местным похабным фольклором.

— Мастер ты тискать романы, — хвалил Грошева бригадир, делая в последнем слове ударение на первом слоге. — В зоне бы тебе цены не было.

Случались, правда, и казусы. Кто-то из связистов (не обязательно Грошев) подхватил лобковых вшей, быстро ставших всеобщим проклятием. В походных условиях, да еще в этом медвежьем углу, избавиться от них было практически невозможно.

Теперь установка каждой очередной опоры выглядела примерно так. Бригадир, человек с наметанным глазом и громадным жизненным опытом (таких линий связи он в свое время проложил немало, правда, в условиях вечной мерзлоты и под бдительным оком конвоя), становился за нивелир, а рабочие с помощью крана опускали бетонную опору в заранее вырытую яму, обычно уже до краев полную ржавой болотной воды.

Стоять опора должна была строго вертикально, чего требовали отнюдь не законы эстетики, а жесткие технологические нормы. Добивались этого с помощью бригадирского нивелира и физических усилий рядовых членов бригады, вручную регулировавших положение еще не закрепленной опоры.

И все было бы хорошо, если бы не эти проклятые вши, за форму своего тела названные площицами…

Вольготно было только бригадиру, работавшему исключительно языком. Чеши себе яйца да подавай команды типа: «Немного влево!» или «Теперь чуть-чуть вправо!»

А что делать простому работяге, вконец измученному проклятыми насекомыми? Полезешь рукой в штаны — упустишь тяжеленную опору, которая и прибить кого-нибудь может. Станешь терпеть — скоро взвоешь, как грешник на костре.

Вот и приходилось делить и без того малочисленную бригаду на две части. Пока одни энергично чесались, другие ворочали опору. Потом менялись местами. Конечно, это не могло не отразиться на темпе работы и на взятых социалистических обязательствах.

Кроме лобковых вшей, Грошев привез с практики пару фурункулов, в жерла которых можно было свободно вставить карандаш, волосы до плеч и немалую сумму денег, за несколько заходов пропитых компанией Синякова. Россказни его приобрели мрачную окраску и стали изобиловать всякой нежитью: болотными духами, вампирами, оборотнями и таящимися в лесном мраке жуткими монстрами, внешне имевшими все приметы насекомых класса вши — цепкие лапы, челюсти-стилеты и мощные когти.