Дисбат - Юрий Брайдер

Кроме лобковых вшей, Грошев привез с практики пару фурункулов, в жерла которых можно было свободно вставить карандаш, волосы до плеч и немалую сумму денег, за несколько заходов пропитых компанией Синякова. Россказни его приобрели мрачную окраску и стали изобиловать всякой нежитью: болотными духами, вампирами, оборотнями и таящимися в лесном мраке жуткими монстрами, внешне имевшими все приметы насекомых класса вши — цепкие лапы, челюсти-стилеты и мощные когти.

Жизненные пути прятелей разошлись после того, как Синяков всерьез занялся футболом и стал вести кочевую жизнь, а Грошев внезапно женился на сорокалетней начальнице какой-то общепитовской точки — не то пивного бара, не то рюмочной. Своим уродством эта дама превосходила всех прежних любовниц Грошева, чем, вероятно, и пленила его сердце.

Некоторое время бывшие однокурсники еще обменивались по праздникам открытками и даже при случае перезванивались, но потом оборвались и эти эфемерные связи. Жизненные обстоятельства все дальше растаскивали их, да и собственных проблем хватало с избытком.

Синяков, поиграв в первой лиге два сезона, как говорится, не оправдал возлагавшихся на него надежд и оказался в заштатной заводской команде. Потом были перелом ноги, пара крупных ссор с тренером, знакомство с Нелкой и лакейское существование спортивного функционера.

Грошев после распределения довольствовался скромной должностью инженера телеателье и несколько раз безуспешно пытался поступить в Литературный институт. Со временем под чутким руководством своей жены он пристрастился к спиртному. Среди друзей семьи — торговок, спекулянтов и валютчиков — Грошев считался личностью никчемной, чем-то вроде трутня. Его успехи в шахматах и страсть к беллетристике никого не интересовали, а, наоборот, вызывали насмешку. В этом мирке ценились лишь те, кто имел доступ к истинным ценностям: колбасе, хрусталю, коврам, растворимому кофе, кримплену, колготкам, в крайнем случае, к навозу, который среди дачников считался товаром весьма дефицитным.

Ну и как тут было не запить, тем более что дети уродились в мать — такие же уродливые, корыстные и бессердечные!

Вскоре в довесок к пьянству у Грошева появился еще один порок — чтение словаря Даля, неосмотрительно приобретенного его супругой исключительно за красивый переплет.

Лексикон Грошева резко изменился и, по мнению окружающих, в худшую сторону. От его высказываний мужчины морщились, а женщины затыкали уши. Очень трудно было объяснить людям, закончившим простую советскую школу, что слова «задроченный» и «заласканный» — синонимы, а «залупа» — всего лишь профессиональный термин сапожников, обозначающий дефект кожи.

Даже доморощенные интеллигенты, мнившие себя знатоками русской филологии, возмущались, когда Грошев называл кошелек «чемезом», а исподнюю одежду «срачницей».

Особенно бесили окружающих пословицы, которые он теперь употреблял к месту и не к месту.

На все упреки жены Грошев отвечал одной фразой: «Собака умней бабы, на хозяина не лает». Опостылевших друзей семьи он приветствовал следующим образом: «Если бог от забот избавит, так черт гостей принесет». В очередной раз угодив в медвытрезвитель или милицейскую кутузку, Грошев обычно философски замечал: «С судьей не спорь, в тюрьме не вздорь».

Впрочем, находясь в сильном подпитии, он нередко нарушал это золотое правило и обзывал стражей порядка словечками, к словарю Даля никакого отношения не имеющими, как-то: беспределыцики, легавые, зуботыки, мухоловы, мусора, зухеры, уветняки, цурки, кандюки, эсэсовцы.

Протрезвев, Грошев обычно извинялся, безропотно платил штраф и пил с отдежурившими милиционерами мировую.

О том, что его приятель подвизается на литературном поприще, Синяков узнал чисто случайно, купив на вокзале книжку-минутку. Одно время такие дешевые, хотя и непрезентабельные издания пользовались немалым спросом. С их помощью можно было и время скоротать, и пыль с туфель смахнуть, и в сортире подтереться.

Фамилия автора сразу заинтриговала Синякова, однако мало ли на белом свете Грошевых. Один такой даже играл за футбольную команду второй лиги «Политотдел». Но инициалы тоже сходились! Более того, книжонка была выпущена в том самом городе, где они когда-то учились.

Весьма удивившись и порадовавшись этому факту, Синяков немедленно приступил к чтению.

Опус Грошева назывался лихо: «Банкир в гробу». Сюжет незамысловатый, но увлекательный был взят из жизни американской мафии. В избытке хватало всех атрибутов развлекательного чтива — интриг, любви и насилия.

Правда, герои изъяснялись как-то неестественно. Хитрый и продажный шериф в особо сложных ситуациях всегда глубокомысленно замечал: «Да, это вам не хухры-мухры…» Проницательный, хотя и сильно пьющий детектив глушил виски кружками и при этом приговаривал: «Ну, дай бог, не последняя!», а самый главный гангстер, припертый неоспоримыми доводами к стенке, в истерике орал: «Не дамся, суки рваные! Всех замочу!»

Ту примечательную книжонку, ценой всего в пятак, Синяков бережно сохранил, вот только забыл прихватить с собой.

Глава 9

Жил писатель Грошев под самой крышей блочной девятиэтажки, такой длиннющей и так хитро изломанной по фасаду, что издали она напоминала два столкнувшихся океанских лайнера.

По запаху, который Синяков уловил еще на лестничной клетке, можно было понять, что макароны безнадежно подгорели.

Так оно и было. Из приоткрытых дверей квартиры сочился смрадный чад, а сам Грошев занимался тем, что выковыривал из кастрюли в мойку что-то, похожее на металлокорд, остающийся на месте сгоревшей автомобильной покрышки.

Насколько можно было судить, Грошев относился к своей внешности с безразличием истинно творческой личности. И его всклокоченная шевелюра, и его нечесаная борода напоминали (каждая в отдельности) растение «ведьмина метла», только одна метла торчала вверх а другая вниз.

Грошев не располнел, но как-то обрюзг. Поскольку на нем не было другой одежды, кроме сатиновых трусов, ныне успешно заменяющих мужчинам домашние шорты, взглядам гостей открывался его знаменитый пуп — не вдавленный внутрь, как у большинства нормальных людей, а выпирающий вперед наподобие кукиша. Наверное, акушерка, принимавшая Грошева, оставила слишком длинный кусок пуповины, а потом не стада его укорачивать, просто-напрвсто завязав узлом.

— Как это ты умудрился? — разгоняя рукой чад, поинтересовался Синяков.

— Поставил макароны на огонь, а сам отвлекся, — пояснил Грошев таким тоном, словно бы они расстались вчера, а не двадцать пять лет назад.

— Муза небось посетила, — Синяков покосился на стоявшую прямо среди грязной посуды пишущую машинку, в которую был заправлен лист бумаги с надписью: «Пуля в висок. Роман».

— Какая еще муза… Сосед на пиво позвал. Тоже, бедолага, мается.

— Тогда все понятно, — кивнул Синяков. — Бросай свою кастрюлю. Давай хоть поздороваемся.

— Только, чур, левой! — Грошев поспешно спрятал правую руку за спину. — Один гад мне указательный перст до кости прокусил.

— Как это он сумел?

— Случайно. Я ему хотел перстом в око попасть… а угодил в пасть, — срифмовал Грошев.

— Так бы сразу и сказал… Ну тогда к столу, выпьем за встречу. Где обещанная тушенка? Тоже сгорела?

— Тушенка как раз в целости и сохранности. Я ее даже открыть не успел… А что же ты меня своей даме не представишь? — Грошев галантно пододвинул гостье табуретку.

— По ходу дела познакомитесь, — махнул рукой Синяков, уверенный, что юный возраст и сравнительная миловидность Дашки скорее оттолкнут, чем заинтересуют хозяина.

И водку, и тушенку пришлось открывать Синякову — палец Грошева распух до таких размеров, что не позволял ему даже вилку держать.

— Воспаление у вас, — заметила Дашка. — Человечек-то, вас покусавший, похоже, ядовитым был…

— И не говорите! — затряс головой Грошев. — Гадюка, а не человек. Бывший майор госбезопасности.

— Листочек подорожника приложить надо, — посоветовала Дашка. — За ночь весь гной вытянет.

— Зачем же ты с гадюками водишься? — разливая водку, поинтересовался Синяков.

— Соавтор он мой. — Выпив, Грошев содрогнулся так, словно это была не водка, а соляная кислота. — Вместе пишем.

— «Пулю в висок»? — Синяков опять покосился на пишущую машинку.

— Нет. «Схватку с оборотнями».

— Ого! — Синяков даже присвистнул. — За это, наверное, неплохо платят?

— Одни слезы. — Лицо Грошева приобрело страдальческое выражение. — Дворник больше меня зарабатывает.

— А где же твое семейство? — спохватился вдруг Синяков.

— Одному богу известно. Отселили они меня. За недостойный образ жизни. Хорошо хоть, что на улицу не выбросили. Да мне тут и лучше. Спокойнее… Почти Михайловское. Вот только Болдинская осень никак не наступит.