Дисбат - Юрий Брайдер

— К помехам, думаю, ваш Воевода не причастен. Зачем на него зря валить, — возразил Синяков, об этой проблеме уже наслышанный. — Мне и Мартынов на то же самое жаловался. Дескать, затруднен радиообмен между нарядами милиции. Что весьма отражается на продуктивности их работы.

— Гестапо носимыми рациями тоже не пользовалось. Зато как работало! Я про наших бравых гэпэшников уже и не вспоминаю. Вот где сила была!

— Да, не скажу, чтобы ты меня особо развеселил, — хмуро произнес Синяков.

— А ты веселиться сюда пришел?

— Хотелось душу отвести… Проблема у меня одна, понимаешь ли, возникла…

— Уволь! — Грошев сразу замахал руками, словно мух от стола отгонял. — Сам как на пороховой бочке сижу.

— Это я уже понял.

— Впрочем, — Грошев задумался. — Могу тебя кое с кем свести. Есть тут у нас… идейные борцы за справедливость. Правда, это уже подполье. Со всеми вытекающими последствиями, вплоть до уголовной ответственности.

— Пока не стоит. Если только на крайний случай…

— Как хочешь. — Грошев на своем предложении особо не настаивал.

— Предупреждал меня перед отлетом один очень . интересный человек, что не все в этих краях гладко. Вроде бы висят над вашим городом чьи-то злые чары и чуть ли не в преисподнюю его тянут, — задумчиво произнес Синяков. — Но боюсь, я толком так ничего и не понял.

— Неужели ты во всякую мистику веришь? — изумился Грошев.

— А что тут такого?

— Не знаю просто, как и сказать… Раньше ты был человеком, фигурально говоря, приземленным. Слегка даже ограниченным. Дальше голых девок и дармовой выпивки фантазии твои не шли. А тут вдруг про злые чары заговорил, про преисподнюю…

— Жизнь и не в такое поверить заставит.

— Чтобы в преисподнюю поверить, нужно до самого края этой жизни дойти, — произнес Грошев убежденно.

— Или самому там побывать, — возразил Синяков и тут же получил под столом пинок от Дашки.

— Давайте прикроем эту тему, — Грошев явно выдохся. — Баста! Я-то сначала думал, что буду единственным сумасшедшим в этой компании. А тут таких двое оказалось. Или сразу трое? — прищурившись, он глянул на Дашку. — Колдуете, мадемуазель? Прорицаете, гадаете, снимаете сглаз? Наводите порчу?

— Всего понемногу, — скромно призналась Дашка. — А вы про свой сон зря забыли.

— Про какой сон? — тупо удивился Грошев.

— Который нынче ночью видели. Про то, как грибы в лесу собирали. Все маслята, маслята, маслята…

— Верно, — похоже было, что Грошев по-настоящему ошарашен. — Разве я это уже рассказывал?

— Неважно. Только не к добру такой сон. Большие неприятности вас вскоре могут ожидать. Я, правда, нужный заговорчик уже нашептала, да не уверена, поможет ли он. — Дашка встала и потянула Синякова за рукав. — Спасибо за хлеб-соль. Даст бог, еще свидимся. Провожать нас не надо.

— Опять за свое! Что это ты себе позволяешь! — начал возмущаться Синяков, едва дверь грошевской квартиры за ними захлопнулась. — Мы ведь здесь переночевать собирались! Или тебя опять в курятник тянет?

— Нечего нам здесь делать! — Дашка была настроена как никогда решительно. — Особенно вам. Про друга вашего я ничего плохого сказать не хочу. Человек он безвредный. Только больной.

— Чем же, интересно?

— Страхом. Это тоже болезнь, не удивляйтесь. И очень заразная. Лучше вам от него подальше держаться. Тем более что ни вам, ни сыну вашему он помочь не может. Его самого спасать надо.

— Кто здоров, а кто болен, не тебе решать! Тоже мне профессор! Сопли сначала утри!

— Платочек дайте — утру! Мой-то по вашей милости сгорел. — Дашка высморкалась в рукав своей кофты.

Пререкаясь таким манером, они спустились на первый этаж и, перепугав старушек, коротавших время на лавочке у подъезда (ничего себе картинка — выпившая девка тащит за рукав пьяного мужика и что-то громко ему при этом доказывает), покинули гостеприимный дом.

Ощущалось скорое наступление сумерек, но в светлом небе еще носились птицы. Среди людей осторожно бродили бездомные кошки. Жала комаров вонзались в кожу, словно стрелы лилипутов, направленные в Гулливера.

С запоздалым раскаянием Синяков вспомнил, что так и не выполнил обещания, данного духу-покровителю, — не принес ему в жертву ни вина, ни масла, ни хлеба.

В карманах не оказалось даже сухой корки. Тогда Синяков волшебной иглой уколол кончик пальца и выдавил несколько капелек крови.

— Прости, что забыл про тебя, — сказал он как можно более проникновенно. — Хлопоты отвлекли. Возьми от меня хотя бы это. Как говорится, не дорог подарок, дорога любовь.

Дашка на его поступок, достойный душевнобольного, никак не отреагировала, а только попросила позволения подержать иголку в руках.

— Горячая, — констатировала она каким-то неестественным голосом,

— Куда мы сейчас? — поинтересовался Синяков, закончив окроплять кровью землю вокруг себя.

— Есть одно место, — от былой живости Дашки не осталось и следа. — Ты к покойникам как относишься?

— Как и они ко мне. Холодно… Что ты опять задумала?

— На кладбище переночуем. Есть там у меня одно укромное местечко. Когда мы с братом из детдома убегали, всегда там прятались.

— Слушай, а ничего другого придумать нельзя? — Синяков даже приостановился на мгновение.

— Можно. Но сегодня меня туда тянет.

— Ты ко всему прочему случайно не вампирка?

— Вы про сопливых вампирок слыхали? — Дашка опять захлюпала носом.

— Нет, зато я слыхал про Мальчика с пальчик, ставшего потом Синей Бородой, и про девочку Дюймовочку, возглавившую банду налетчиков.

— Сами такое выдумали?

— Где уж мне! Дружок когда-то рассказал. Тот самый, которого мы только что покинули. Любил он разные популярные истории переиначивать.

— Писатель, этим все сказано… Ну, так мы идем на кладбище?

— Если ты настаиваешь…

Кладбище, так тянувшее к себе Дашку, называлось Солдатским и состояло из двух примерно одинаковых по площади частей — древней, на которой уже век как никого не хоронили, и современной, где время от времени находила свой последний приют какая-нибудь высокопоставленная особа (но для этого при жизни нужно было как минимум стать академиком или генералом).

Синяков и Дашка проникли на кладбище как раз с этой, действующей стороны (если так можно выразиться о месте, где люди находят вечное успокоение).

Дорожки здесь были посыпаны песочком, оградки покрашены, а надгробные памятники имели самый разнообразный вид, начиная от слегка уменьшенной копии Вандомской колонны и кончая скромненькими гранитными стелами.

Внимание Синякова сразу привлекла бронзовая статуя крылатой женщины, высоко вознесенная на каменном постаменте. Судя по лире в руках, женщина должна была изображать музу поэзии, что и подтверждала лапидарная надпись на постаменте: «Жене и вдохновительнице».

Тут же, рядышком, находилась могила того, кого эта муза вдохновляла при жизни. Выглядела она более чем убого — гранитная пирамидка, которую можно было накрыть коробкой от телевизора. Судя по мемориальным датам, муж надолго пережил свою жену, и невольно напрашивалась мысль, что с ее кончиной он не только утратил талант, но и промотал оставшиеся деньги.

Встречались на этой аллее, по всей вероятности, предназначенной для персон, особо приближенных к властям — певцов, литераторов, личных шоферов и бывших любовниц, — и другие изыски кладбищенской архитектуры.

На огромной глыбе черного, как космическая бездна, габбро, золотом горели слова: «Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало! Директор ателье головных уборов Чирей Абрам Моисеевич».

Другой памятник, выполненный в форме винной бутылки соответствующих размеров, вообще не имел никаких паспортных данных, а только горькую эпитафию: «Спи спокойно, дорогой товарищ».

На могиле директора кондитерской фабрики был почему-то водружен натуральный адмиралтейский якорь, а солист оперного театра почивал под сенью двух скрещенных авиационных пропеллеров.

Потом пошли сплошь бронзовые и мраморные бюсты — деятели искусств в лавровых венках, ученые со значками лауреатов и военные со звездами героев.

Вообще это место походило не на юдоль скорби, а скорее на престижный дачный поселок, где каждый хозяин стремился переплюнуть соседа по части неправедно нажитого богатства и купеческой роскоши.

Однако Дашка не позволяла Синякову подолгу задерживаться даже возле особо оригинальных надгробий. Она тянула его все дальше, в глубь кладбища, и скоро окружающий пейзаж резко изменился.

Тропинки терялись в некошеной траве, поперек лежали полусгнившие деревянные кресты, а в зарослях кустарников там и сям виднелись могильные склепы, похожие то на заброшенные доты времен Второй мировой войны, то на каменные погреба, возведенные рачительными хозяевами.