Дети проходных дворов - Руслан Белянцев

— А чего вы тут сидите? Холодно. Пошли со мной, потусим. — предлагает Джон.

— Да, я не знаю. — отвечаю я. — Можно. А куда.

— А тут недалеко у одного кента компания собирается.

Мы идем через несколько дворов. Еще совсем холодно, хотя снега уже почти нет. Сыро и грязно. На улице сидеть совсем нет желания, и мы рады любому месту, где можно посидеть в тепле.

В подъезде одного из домов мы поднимаемся на лифте и выходим на площадку восьмого этажа. Джон стучит в замочную скважину, так как звонок над дверью оторван. Нам открывает какой-то парень лет девятнадцати со щетиной на лице, длина которой уже может именоваться бородой.

— Привет. — Джон, не представляя нас, просто проводит всех в квартиру. Открывшему нам дверь бородачу, похоже, вообще всё равно с кем пришел Джон. На кухне сидит еще один парень с девицей, по виду старше нас на лет на пять-шесть. В пространстве висит неприятная аура. Создается ощущение, что все они чего-то ждут. Никто ни с кем не разговаривает. Царит полнейшее молчание. На столе початая бутылка водки и банка с огурцами, рюмки налиты и отставлены, из них никто не пьет. Кухня большая, но очень обшарпанная. Плитка в нескольких местах отбита, потолок серого цвета с оттенком желтизны сигаретной сажи. Воздух прокурен и тяжел, на полу вереница пустых бутылок. Мы усаживаемся на длинной самодельной скамье под стенкой.

— Хапать будете? — спрашивает нас один из парней, каким-то сиплым голосом.

— Чего?

— План курить.

— Чаю бы! — отвечаю я.

— Нат, поставь чай, пацанам. — просит сиплый.

Девица медленно и молча встает, наполняет из крана чайник и ставит его на плиту. Мы молчим еще некоторое время. Становится совсем тоскливо, и я уже жалею, что мы пришли сюда.

— А вы хапали, когда-то? — спрашивает нас Джон.

— Неа.

— Да, вы чо? Это — тема! Попробуйте! Синька это — бычий кайф. План — другое дело! Поезд к небесам! — оживает Джон.

В дверь звонят. Джон сам идет открывать. Возвращается с коробком из-под спичек в руке и отдает его сиплому.

Медленными движениями сиплый высвобождает табак из папиросы "Беломорканала", загибает внутри нее бумажный мундштук и открывает коробок. В нем видно зеленую размельченную траву, я понимаю, что это и есть тот самый план. Сиплый берет папиросу в рот и, длинным вдохом через нее, заполняет пустую папиросу планом. Потом долго постукивает ей по столу и сворачивает кончик, как конфетный фантик.

По кухне ползет незнакомый запах душистого дыма. Довольно приятный. Джон и двое парней пускают папиросу по кругу. Девице они задувают дым, вставляя папиросу горящей стороной себе рот и пуская тонкую струю дыма в ее приоткрытые губы.

— Хватит! По три, не больше, иначе перехап. — говорит сиплый.

— Пацаны, попробуйте, тут еще осталось. Пропадет. — протягивает сиплый папиросу Димке.

Тот с интересом длинно затягивается, кашляет и отдает папиросу нам. Я и Саня довольно подозрительно и осторожно делаем по неглубокой затяжке.

— О, нормально! — оживляется сиплый. — Есть приход!

За столом становится оживленно. Спящие, унылые лица обитателей квартиры вдруг проясняются, глаза оживают. Они начинают довольно странный диалог. Предложения выстраивают незаконченными, но понимают друг друга с полуслова. Постоянно смеются и улыбаются.

Я не чувствую вообще никаких перемен в себе и даже рад этому. Становится невыносимо тягостно быть в этой квартире. Кажется, что вместо этой кухни есть только большая яма, вырытая безнадежностью его жителей. Даже вместо людей пустые глиняные сосуды с отверстиями глазниц, ждущие наполнения. Но ничем кроме забытья они наполняться не умеют и не хотят. И дело даже не в том, что они курят план, к которому я отношусь ровно. Потому что через пару лет эта зеленая пыль модной лентой вплетется во все молодежные тусовки, невзирая на статус и социальную среду, укрепится там и станет обычным делом досуга. Трагедия кроется именно в нежелании менять реальность. Вместо этого реальность просто искажают, выбирая самый простой путь. Я стану свидетелем, как несколько моих знакомых, довольно интересных в юности личностей, превратят траву в культ и перетрут свои свежие жизни, чтобы выкурить их через пластиковую бутылку. Их прикрытием для самих себя будет вечное: "План — не наркотик!" или "От плана нет зависимости!", но, несмотря на это, они будут начинать, и заканчивать каждый свой день с пары затяжек. У них будут компании. Довольно большие компании, где все будут считать друг друга офигенными корешами, но как только кто-то из них перестанет курить, о нем сразу же забудут, как будто его никогда не было. Один из них умрет, приняв поверх плана изрядную дозу амфитамина. У него остановится сердце. Со временем эти люди перестанут даже разговаривать друг с другом, здороваться они будут молчаливым рукопожатием. Так же молча курить и молча прощаться.

Помимо этой кухни мы побываем еще на нескольких. На некоторых такие же безнадежно усталые от жизни молодые люди будут пить трясущимися руками самогон, купленный в долг у соседки-самогонщицы. Что-то при этом рассказывать о жизни и даже пытаться снисходительно поучать. Знаете, как это бывает? Подсаживается к вам вот такой мужчина или парень с уже довольно пропитым лицом и представляется капитаном какого-то судна, или бывшим ВДВ-шником, или еще кем-то. И начинает этот человек вспоминать полупридуманные истории с лицом "видавшего жиззьь", он так много рассказывал их уже разным людям, что сам свято верит в их правдивость. И он говорит, говорит, и в какой-то момент ты понимаешь, что от героя его рассказов, то есть от него самого, уже ничего не осталось. Он рассказывает о ком-то ином. У него уже давно трясутся руки с бодуна, и рассказывает он всё это только по двум причинам: чтобы налили и угостили, и чтобы самоутвердиться. У каждого свой путь в самоутверждении.

— Пошли. — говорю я Сане. И мы поднимаемся втроем и уходим. Никто не оборачивается нам вслед. Никто даже не замечает наш уход. Джон остается сидеть за столом спиной к нам и глупо улыбается сиплому, который проникновенно объединяет несвязанные между собой предложения в подобие рассказа. Зачем мы вообще ходили в этот дом?

Меня всегда удивляло, насколько разные люди сосуществуют в одном мире, в одном пространстве. И все эти люди создают свои сообщества, свои подмиры, которые ментально, внутренне могут не пересекаться вообще, мы можем не знать о существовании друг друга или знать лишь поверхностно, как сводку новостей.

Мимо нас проходят совсем опустившиеся алкаши. Их мир составлен из простых вещей: "есть…" или "нет…"? Остальное лишь детали. Ну, еще конечно третий компонент: "за какие шиши?". Мой мир соприкасается с их миром только, в какой-то поверхностно-пространственной точке, мы инопланетяне друг для друга. Мы соприкоснулись только в том, что проходили в одном месте. Понятно, что все взаимосвязано в мире, что эффект бабочки и все такое, но мироощущение у нас разное, наши внутренние миры не пересекаются почти никак. А забухай с ними сейчас, вот купи им пузырь, приди к кому-то из них на кухню и совершишь путешествие по новой неизведанной чудо-стране, без билетов, виз, таможни, за пузырь — круиз на пару суток!

Дома я включаю телевизор. По первому каналу ведущий в черных очках представляет музыкальную программу "МУЗОБОЗ". Его рот не совпадает с текстом, и это выглядит забавно и свежо. Это — креатив, вернее тогда не было слова "креатив", это просто новация на ТВ. "Достоверно о всех стилях и направлениях, самой модной музыки"! Немного информации и несколько клипов. Шевчук поет про дождь, который звонкой пеленой наполнил небо и строит из кубиков город на деревянном столе — подобии нашей страны. Молоденькая девушка по имени Лада Дэнс крутит голыми бедрами и поет про реггей в ночи на палубе яхты. Бутусов в образе мужчины 20-х годов прошлого века печатает что-то на машинке, обращаясь к читателю от имени Спасителя: "Видишь, там, на горе возвышается крест? Под ним десяток солдат, повиси-ка на нём!". И конечно же галанинский "Теплый воздух от крыш", который поднимается вечером вверх, "ты в подъезде стоишь, сигарета потухла в руке". И Галанин ходит по залитой солнцем крыше в черном пальто, и я понимаю, что теплый воздух от крыш скоро снова будет наполнять по вечерам дворы жителями многоэтажек, где-то в сумерках зазвенит гитара. И мне немного томительно от ожидания выпуска, потому что уже хочется перемен и новой студенческой жизни, и одновременно тоскливо потому, что прежняя жизнь закончилась.

— Привет! Спишь еще что ли? — говорит мой сосед Колян.

Я стою в трусах с вороньим гнездом на голове и сонными глазами у приоткрытой двери.

— Угу.

— Короче, меня по весеннему призыву в армию завтра забирают. Сегодня вечером жду у себя.

Колян пригласил всех, кого только мог. Он уже окончил обучение в ПТУ. И был даже рад, что перед началом его утомительной трудовой жизни в стенах завода, ему предстоит еще путевка в армию, где отпахав первый год, потом можно будет почувствовать себя королем. Лежа на боку, можно будет лениво отдавать приказы молодым, которые бегают вокруг, имитируя проносящиеся мимо столбы и изображая ртом стук колес "дембельского поезда". Колян знает, что уже никогда из города надолго не уедет, кроме как в армию. Вернувшись, обрастет семьей, будет работать, по выходным пить, скандалить с женой, хлопать дверью, ночевать у друга, опять пить, потом просыпаться и снова идти на смену. И самое печальное во всем этом, что за смены сейчас платят с задержкой до полугода. Поэтому армия — это кайф!