Толкователь болезней - Лахири Джумпа

Перед свадьбой Санджив сам выбрал дом по выгодной цене в районе с хорошими школами. На него произвели большое впечатление элегантная винтовая лестница с коваными перилами, обшитые темными деревянными панелями стены, терраса с видом на кусты рододендрона, кряжистые латунные цифры 22 — число, случайно совпавшее с датой его рождения, — на фасаде с мотивами тюдоровского стиля. Кроме того, тут имелись два камина в рабочем состоянии, гараж на две машины и чердак, который можно превратить в третью спальню, если, как заметил агент по недвижимости, потребности возрастут. К тому времени Санджив уже принял решение, преисполнившись уверенности, что они с Искоркой должны жить здесь вместе до конца своих дней, и потому не обратил внимания, что выключатели покрыты наклейками с библейскими сюжетами, а на окне хозяйской спальни красуется прозрачная переводная картинка с Девой Марией в полураковине, как любила называть это Искорка. Когда они въехали, в попытках отодрать ее он поцарапал стекло.

В выходные перед вечеринкой они сгребали листья на лужайке, и вдруг Санджив услышал пронзительный крик Искорки. Он ринулся к жене с граблями в руках, опасаясь, что она нашла мертвое животное или змею. Свежий октябрьский ветер покусывал его уши, пока кроссовки шуршали по коричневым и желтым листьям. Когда он добежал, Искорка сидела на траве и почти беззвучно смеялась. Позади разросшегося куста форзиции стояла гипсовая Дева Мария высотой им по пояс, с раскрашенным синим капюшоном, покрывавшим голову, как у индийской невесты. Искорка принялась подолом футболки стирать грязь со лба статуи.

— Полагаю, ты хочешь поставить ее в ногах нашей кровати, — пробурчал Санджив.

Она в изумлении взглянула на мужа. Живот ее оголился, и он увидел гусиную кожу вокруг пупка.

— О чем ты говоришь? Конечно, нельзя тащить ее в спальню.

— Нет?

— Нет, дурашка. Она предназначена для улицы. Для лужайки.

— О боже, Искорка, только этого еще не хватало!

— Но иначе никак. Если мы ее уберем, то навлечем на себя беду.

— А что подумают соседи? Они решат, что мы с приветом.

— Почему? Что плохого в статуе Девы Марии? Да в этом районе у каждого дома стоит такая же. Мы хорошо впишемся в общую картину.

— Но мы не христиане.

— Ты не устаешь напоминать мне об этом. — Искорка послюнила кончик пальца и стала сосредоточенно тереть особенно упрямое пятно на подбородке Богоматери. — Как ты думаешь, это грязь или плесень?

Ну просто сладу нет с этой женщиной, которую он знал всего четыре месяца и с которой теперь был связан брачными узами и делил жизнь. Санджив с мимолетным сожалением подумал о фотоснимках потенциальных невест, что мать раньше присылала ему из Калькутты, — те девушки умели петь, и шить, и сдабривать приправами чечевицу, не сверяясь с кулинарной книгой. Санджив размышлял, кого из них выбрать, даже составил шкалу предпочтений — какая нравилась больше, какая меньше, — но потом встретил Искорку.

— Искорка, я не допущу, чтобы мои сотрудники увидели эту статую на нашей лужайке.

— Тебя не могут уволить за то, что ты верующий. Это дискриминация.

— Дело не в том.

— А тебе не все равно, что о тебе думают?

— Искорка, пожалуйста! — Санджив устал. Он всем весом своего тела оперся на грабли, а жена уже поволокла изваяние к овальной клумбе с миртом около фонарного столба у выложенной кирпичом дорожки.

— Только посмотри, Сандж, какая прелесть!

Он вернулся к куче листьев и начал бросать их горстями в полиэтиленовый мешок для мусора.

Небо было безоблачным. Одно дерево на лужайке стояло еще с листвой, красной и оранжевой, как тот шатер, в котором он женился на Искорке.

Он не знал, любит ли ее. В первый раз Искорка спросила его об этом в Пало-Алто, когда они сидели бок о бок на дневном сеансе в темном, почти пустом кинотеатре, и он ответил: «Да». Перед фильмом, одним из ее любимых, на немецком языке, — Санджив нашел его до чрезвычайности депрессивным — она дотронулась кончиком своего носа до кончика его носа, так что он ощутил взмах ее накрашенных ресниц. В тот день он ответил — да, люблю, и она пришла в восторг и положила ему в рот зерно попкорна, на миг задержав палец между его губами, словно вознаграждала за правильный ответ. Хотя сама она не призналась ему в любви, он заключил, что Искорка тоже питает к нему чувство, но теперь уже не был в этом уверен.

По правде говоря, Санджив не знал, что такое любовь, — только что такое ее отсутствие. В отсутствие любви он возвращался каждый вечер в пустой, устеленный коврами кондоминиум, использовал только лежавшую сверху вилку из ящика для столовых приборов, вежливо отказывался по выходным от приглашений в гости, где другие мужчины рано или поздно обнимали за талии жен или подруг и время от времени целовали их в шею или в плечико. В отсутствие любви он заказывал по почте диски с классической музыкой, методично перебирая одно за другим произведения величайших композиторов, которых рекомендовал каталог, и всегда вовремя оплачивал счета. Незадолго до знакомства с Искоркой Санджив начал тяготиться одиночеством. «У тебя достаточно денег, чтобы содержать целых три семьи, — напоминала ему мать, когда в начале каждого месяца они разговаривали по телефону. — Тебе нужна жена, чтобы любить ее и заботиться о ней». Теперь у него была жена, красивая, принадлежащая к довольно высокой касте, а скоро она получит магистерскую степень. Что в ней можно не любить?

В тот вечер Санджив налил себе джина с тоником, выпил, потом налил еще один стакан и, пока по телевизору шел новостной сюжет, допил почти до дна и направился к Искорке, которая принимала пенистую ванну, — жена заявила, что ноги и руки у нее ноют, поскольку раньше она никогда не сгребала листья на лужайке. Он вошел, не постучав. На лице у Искорки была ярко-голубая маска, она курила, потягивала бурбон со льдом и листала толстую книгу в мягкой обложке, страницы которой покоробились и посерели от воды. Санджив взглянул на обложку: на ней темно-красными буквами значилось одно слово: «Сонеты». Он глубоко вздохнул и очень спокойно проинформировал супругу, что сейчас допьет джин, обуется, выйдет на улицу и уберет Деву Марию с лужайки.

— И куда ты ее поставишь? — мечтательно, с закрытыми глазами поинтересовалась жена. Из мыльной пены появилась и грациозно вытянулась нога. Искорка пошевелила пальцами.

— Пока в гараж. А завтра утром по дороге на работу выкину ее в мусорку.

— Не смей! — Она резко встала, книга упала в воду; с бедер стекала мыльная пена. — Ненавижу тебя! — заявила Искорка, сузив глаза при слове «ненавижу». Она дотянулась до халата и, облачившись в него, плотно завязала пояс и зашлепала вниз по извилистой лестнице, оставляя неопрятные мокрые следы на паркете.

Когда она дошла до прихожей, Санджив спросил:

— Ты хочешь появиться на улице в таком виде?

В висках у него стучало, а в голосе сквозили незнакомые сердитые нотки.

— А что? Кому какое дело, в чем я выхожу из дома?

— Куда ты собралась в такой поздний час?

— Ты не можешь выбросить эту статую. Я тебе не позволю.

Маска ее уже высохла и стала похожа на слой пепла, вода стекала с волос по краям покрытого корочкой лица.

— Могу. И выброшу.

— Нет, — неожиданно слабым голосом произнесла Искорка. — Это наш общий дом. Мы владеем им совместно. Эта статуя — часть нашего имущества.

Она задрожала. Вокруг ее ног натекла лужица воды. Санджив кинулся закрывать окно, чтобы жена не простыла. Потом он заметил, что по ее синему лицу струятся слезы.

— О боже, Искорка, пожалуйста, успокойся, я не хотел тебя расстраивать.

Он никогда еще не видел, как она плачет, никогда не замечал такой грусти в ее глазах. Искорка не отворачивалась и не пыталась остановить слезы, но смотрела со странным умиротворением. На мгновение она прикрыла веки, бледные и беззащитные по сравнению с остальной частью лица, покрытой засохшей синей маской. Сандживу стало плохо, как будто он съел слишком много или что-нибудь не то.