Рыцари и Дамы Беларуси. Книга 3 - 2018 - Людмила Ивановна Рублевская

Узник заочно сводит брата с влиятельным ученым и издателем Корсаковым, пишет для любезного Михаила рекомендационное письмо к издателю «Московского телеграфа» Николаю Полевому. Интересуется и личной жизнью: «Ты пишешь, что одинок; от тебя зависит не быть им. Как я рад буду, если ты женишься!» В письме к сестре, посватавшей Михаилу девицу, замечает: «Кажется мне, что он уже не такой большой ухажер, но, так как однажды обжегся, теперь стал более осторожным». Брата уговаривает: «Но ты рассмешил меня равнодушием, с каким отзываешься о делаемом тебе предложении. Точно как бы дело шло о покупке новых эполет. Что сказала бы pani Jedzina, если б прочла твое письмо?»

Единственный конфликт в семействе случился из-за денег. Августин Корнилович, муж Жозефины, был обвинен в растрате казенных средств. Михаил дал ему 10 000 рублей, Августина оправдали. Но тот не торопился возвращать долг. Михаил, не доверяя шурину, потребовал у сестры вексель. Сестра оскорбилась... Александр как мог гасил в письмах конфликт, упрашивал сестру вернуть Михаилу деньги... «Если б был на воле, то, не говоря ни слова, заплатил бы брату свое и перевел бы ваш долг на себя». Интересно, что полученный от сестры вексель на две с половиной тысячи рублей Михаил переслал Александру, когда тот после каторги и Алексеевского равелина был отправлен в Грузию солдатом. «Неужели вы думаете, что несколько тысяч рублей для меня дороже вашего дружеского ко мне расположения? Юзя, Юзя, ты не знаешь своего Александра!» — успокаивал младший Корнилович сестру.

Михаил, продвинувшись по службе, пытался хлопотать за брата. Вот письмо Александра от 26 октября 1833 года: «Я глубоко тронут изъявлениями твоей дружбы, твоего участия. Отвергая все для себя, ты вместо должной себе награды за годичную, трудную работу просишь облегчения моей участи!»

Когда Александра отправили в Грузию, братья по дороге смогли, наконец, увидеться — всего на семь часов.

22 августа 1834 года к Михаилу отправляется письмо: «Пишу к тебе, любезный Михайла, с похода на дневке, в палатке, лежа под крупным дождем. Не прогневайся, если не найдешь в письме моем ни ладу, ни складу, если оно покажется тебе коротким. Я, непривычный к походной жизни, весь растерялся. Между прочим, обронил твой бумажник, в коем записывал все, что мне ни попадалось, с тем, чтоб со временем составить для тебя отчет в моем странствовании».

А спустя восемь дней князь В. М. Голицын сообщает Михаилу, что его брат, заболев желчной горячкой, умер: «30 числа, отпев его по обряду греко-российскому, совершили погребение не блистательно, но торжественно. Могила его по правую сторону дороги, ведущей из Дербента в Торки, и на самом берегу Самура». Было Александру Корниловичу тридцать четыре года.

В 1855 году вышел труд Михаила Без-Корниловича «Исторические сведения о примечательнейших местах в Белоруссии». Да, «дворянский историк», как называли Без-Корниловича, не мог быть безупречным. Он считал белорусскими только Могилевщину и Витебщину, а белорусами — лишь потомков кривичей. Но самое главное, утверждал, что белорусы — отдельный народ с самобытной культурой. Кстати, его версия о происхождении названия «Белоруссия»: «От белого лица, голубо-серых глаз и светло-русых волос у природных жителей и белой одежды, носимой крестьянами... это убор древних кривичей».

А что делает его труд ценным — Корнилович не прятал исторические факты, даже когда они противоречили официальной идеологии. Например, приводит письмо витебчан от сентября 1616-го гетману Ивану Ходасевичу: «Россияне сожгли предместье в Велиже. Людей изрубили, других в плен побрали...» Выписывает из летописей: «В 1569 г. россияне сожгли большую часть Витебска», «В 1562 Курбский выжег предместье Витебска». Пишет, как в 1674-м в Мстиславле воевода Трубецкой «жителей побил без различия пола и возраста». Это никак не вязалось с установкой внушать населению присоединенных земель идею о вечном единстве. В отличие от иных славянофильских этнографов о полоцких евреях Без-Корнилович пишет вполне уважительно: «Предприимчивы, любопытны, проницательны... В вере тверды, единодушны, любят помогать своим, в особенности когда пострадают от пожара».

Установлено, что Без-Корнилович читал «Шляхтича Завальню» Яна Барщевского, потому что полностью приводит фигурирующую там легенду о цмоках озера Нещарда.

Труд Михаила был издан, но попал в категорию подозрительных — вплоть до 90-х годов прошлого века.

Известно, что Михаил Без-Корнилович принимал участие в русско-турецкой войне, получил два ордена. А вот в причастии к бунтам замечен не был. Женился. Воспитывал троих детей: сыновей Дмитрия и Николая, дочь Маргариту. Дочь Дмитрия Без-Корниловича Евгения вышла замуж за Ефима Григорьевича Грум-Гржимайло, известного специалиста свеклосахарного и табачного производств. Один из сыновей Евгении, правнук Михаила Без-Корниловича Григорий, стал известным путешественником и зоологом; другой, Владимир,— изобретателем и академиком.

«ЦІ ПЯЮЦЬ У ВАС,

ГАНУЛЯ, ГЭТУ ПЕСНЮ?»

ПАВЕЛ ШЕЙН

(1826—1900)

Помните, как герой повести «Дзікае паляванне караля Стаха» Андрей Белорецкий боялся назваться фольклористом, потому что его при этом принимали в белорусской деревне конца девятнадцатого века за мазурика? Среди тех, кто, как вымышленный Андрей Белорецкий, искал и хранил сокровища народной мудрости, был и реальный уроженец Могилева фольклорист Павел Шейн, родившийся 190 лет назад. С его брошюрки, призывающей собирать фольклор и инструктирующей, как это делать, начался путь в науку многих известных людей. Шейну присылали собранные песни, сказки, пословицы, легенды отец Максима Богдановича Адам Егорович, будущий академик Евфимий Карский, классик белорусской литературы Янка Лучина... Кем же был человек, пробудивший целое поколение исследователей?

Могилевский купец Мофит Шейн несет на руках сына-подростка в палату московской Ново-Екатерининской больницы. Сын Hoax уже большой, семнадцать лет... Наверняка ему неловко, что отец тащит его на руках. Но что поделать — с тринадцати лет ходит на костылях, а в пятнадцать «сподобился испытать участь Ильи Муромца в первый период его жизни, то есть сделался калекой неперехожим».

Когда купцу подсказали, что сыну могут помочь в московской клинике, где принимают инородцев, тот решил: «Надо ехать!» Прошение подписали не сразу. Но главный доктор больницы по фамилии Поль случаем заинтересовался. Мофит Шейн несколько лет находился при больном первенце, готовил ему кошерную еду. Впрочем, злые языки утверждали, что купец таким образом использовал возможность быть в Москве, куда инородцы надолго не допускались.

На Ноахе испытывали новейшие методики, например, «тиски Штромайеровой машины». Один еврей из кантонистов, то есть солдатских детей, научил его русскому языку, немцы, работавшие в больнице,— немецкому.

Hoax много читал из немецкой и русской литературы, стал сочинять стихи на идише в подражание немецким романтикам. Перевел с древнееврейского на русский трагедию Иосифа Тропловица «Саул». Его влекли учеба, литературная деятельность. Но он был «инородец»...