Два брата - Александр Волков

— Жаль, что выпустили старшинских псов, — хмуро пробормотал Булавин.

Тут он заметил широкогрудого молодого казака, вытиравшего окровавленную саблю.

— А, это ты, Павло! Поймали Пивня?

— Не словчились, батько! — виновато ответил Павло Макуха. — Прямо из рук выскользнул. Коня запасного бросил, свитку бросил, а сам утек. Еле-еле мы сюда поспели.

— Ну, не беда, — равнодушно заметил Булавин. — Дело-то его не вышло, вон они лежат порубанные, кого изменник спасать спешил.

Повстанцы собрали оружие убитых, погрузили на подводы боеприпасы и поехали. В хвосте отряда двинулись и Акинфий с Ильей.

На берегу Айдара остались лишь трупы.

Глава IV

ТРЕВОЖНАЯ ЗИМА

После расправы с карателями Кондратий Булавин направился в городок Боровское. Атаман Лука Барабаш встретил его с хлебом и медом, с колокольным звоном.

Из Боровского Булавин начал во множестве рассылать «прелестные» грамоты. Писал их юркий чернявый писарь Хведько, у которого всегда торчало за ухом гусиное перо, а у пояса болталась чернильница. Чтоб скорее высохли чернила, бумагу посыпали мелким песочком. Булавин ставил закорючку вместо подписи, и очередной гонец скакал либо на Айдар, либо на Хопер и Медведицу, либо в верховые донские городки.

Прибыв в станицу, казак разыскивал атамана, доставал из шапки влажное от пота булавинское послание и требовал созвать сход.

Чтец обычно не очень был в ладах с грамотой. Мучительно заикаясь и запинаясь, он с великим трудом пробирался через частокол мудреных титл и сокращений, слова выговаривал по буквам, но за всей этой нескладицей чувствовалась большая правда, которую станичники не могли выслушивать равнодушно.

Разве не говорили они меж собой втайне от чужих ушей о великих обидах, чинимых им боярами, помещиками и своим старшинством? И точились сабли, прочищались заржавелые дула мушкетов, взнуздывались кони и неслись по шляхам отчаянные казаки.

Лука Барабаш, хоть и сочувствовал повстанцам, все же не на шутку встревожился, видя, как растет войско Булавина.

— Заколыхал ты государством, Кондрат Опанасович, — сказал он однажды в откровенной беседе. — А что будешь делать, как придут полки с Руси? Сам пропадешь, и нам с тобой погибать.

— Не бойся, друже, — отвечал Булавин. — Дело свое я давно готовлю. Побывал загодя и в Астрахани и в Запорожье. Астраханцы и сечевики присягнули мне, что крепкую помогу дадут. А мы, набрав силы на Дону, освободим Азов да Таганрог. Там ссыльных и каторжных полно, все они с нами пойдут. Потом же… — Взгляд Булавина устремился на север. — Потом на Воронеж, на Москву двинемся…

— Великие у тебя замыслы, сбудутся ли? — сомнительно покачал головой Барабаш.

В разговор вмешался Семен Лоскут, старый сподвижник Степана Разина.

— Наш будет верх! — твердо заявил он. — Я, хоть и Сенька, а голову свою, как тот Стенька,[98] понапрасну не потеряю.

Лагерь повстанцев увеличивался с каждым днем, а в Черкасске росло беспокойство.

Петр сидел в своем кабинете глубоко задумавшись. Только что перед этим миновал припадок безумного гнева: царь узнал о ночной битве у Шульгина городка.

Теперь он успокоился, но голова еще судорожно тряслась, глубокая морщина прорезывала лоб, брови нахмурились над круглыми ястребиными глазами.

Царь резко дернул плечом, выпрямился:

— Никому не позволю губить мое дело, будь то хоть родной сын!

Петр придвинул чернильницу, обмакнул гусиное перо, и рука его забегала по бумаге:

«Князю Василию Долгорукому…[99]»

Царь на секунду оторвался от письма и гневно пробормотал:

— Сей ворам мирволить[100] не будет!..

«Повелеваю вам, господин маеор, ходить по городкам и деревням, которые пристают к воровству, и оные жечь без остатку, а людей рубить, а заводчиков на колеса и колья, дабы тем удобнее оторвать охоту к приставанью к воровству людей: ибо сия сарынь,[101] кроме жесточи, ничем не может унята быть».

Петр стремительно распахнул дверь. Там, вытянувшись в струнку, стоял дежурный денщик.

— Немедленно послать эштафет![102] — приказал царь.

Денщик бросился выполнять приказ.

Наступила зима. Холодный ветер закрутил снежную поземку, степь покрылась белым одеялом. Замерзли реки, затвердела земля, и под славным городом Черкасском звонко застучали конские копыта. То фельдъегерь спешил с царской грамотой к атаману Максимову.

Максимов с почетом встретил офицера, благоговейно поцеловал письмо, осведомился о царевом здоровье. Выразив сожаление по поводу того, что баламутные дела вора Кондрашки Булавина отвлекают его царское величество от важных государственных дел, войсковой атаман заверил курьера, что верное государю низовое казачество усмирит голытьбу.

Оставшись один, Максимов распечатал письмо. Царь приказывал ему, «не мешкая, чинить против воров промысел и не допустить их до злого намерения, а пойманных пущих заводчиков прислать за крепким караулом в Москву, в Преображенский приказ тайных дел».

— Да, большое ты дело затеял, Кондрат Опанасович, — задумчиво произнес Максимов, — да только не бывать вороне соколом, не верховодить голытьбе над домовитым казачеством!.. Эй, писарь! — крикнул он.

Вошел казак с письменными принадлежностями.

— Садись, пиши: «От донских атаманов-молодцов и от войскового атамана всего верхнего и нижнего Дона Лукьяна Максимова всем станичным атаманам и старшинам повеление…»

Лукьян продиктовал приказ собираться к Черкасску «знатным старшинам и есаулам, азовским сидельцам и калмыкам, с оружием и коньми, не упуская времени напрасно».

Через несколько дней к Черкасску стали подходить отряды казаков и калмыков, явились азовские стрельцы и отряды регулярного войска.

Собрав большую воинскую силу, Максимов двинулся на реку Айдар, где, по сведениям, собирались зимовать мятежники.

Почернели степные шляхи, разбитые тысячной армией Максимова. Сполохи от горевших городков и станиц верхнего Дона зловеще озаряли ночное небо. От казацких хуторов оставались только дымящиеся головешки да сиротливо маячившие трубы печей. Никому не давали пощады низовцы. Лишь дома старшин да богатеев не трогали они.

Много голытьбы было схвачено максимовцами, и среди нее нашлись слабые, под пыткой показавшие, где стоит Булавин, какие у него умыслы.

К городку Закотное на реке Айдар передовые отряды Максимова подошли вечером, в сумерки. В первом же дворе, стоявшем на отшибе, максимовцы увидели несколько расседланных лошадей. Их поил из деревянного корыта опоясанный саблей пожилой казак.

— Эй, диду, чьи это кони? — крикнул есаул, подскакавший к раскрытым воротам с несколькими людьми.

Старик вздрогнул от неожиданности, ничего не ответил и опрометью бросился к хате. Есаул спрыгнул с коня и, доставая пистолет, взбежал на крыльцо, толкнул дверь — ее уже успели закрыть на засовы.

— Открывай, все равно выломаем!

В окне звякнуло стекло, высунулось черное дуло. Есаул пригнулся, пуля поразила стоявшего рядом казака. Максимовцы рассыпались по саду и, распластавшись на снегу, начали подбираться к хате, стреляли в окна.

Изнутри послышался стон, и прерывающийся голос прокричал:

— Живьем не сдадимся, не надейтесь, гадюки…

— Поджарить булавинцев! — приказал есаул.

Пока низовцы, прячась от выстрелов, по-прежнему гремевших из хаты, таскали на крыльцо охапки соломы, окно в задней стене распахнулось, и оттуда выпрыгнул молодой казак. Прежде чем его успели заметить, он был уже далеко. Началась частая стрельба. Беглец споткнулся, но не упал. Зажав рукой грудь, он еще прибавил шагу.

— Пес с ним, далеко не уйдет! — небрежно бросил есаул. — Подпаливай!

Хата запылала, но ни один человек не вышел из нее.

Старик Акинфий доставал воду из уличного колодца. Крутя ворот, он заметил подбегавшего к нему сильно шатавшегося человека.

— Али спозаранку угостился горилкой, земляк? — весело крикнул Куликов.

В ответ послышался хрип. Акинфий бросил ведро, с грохотом полетевшее вниз, и подхватил человека. У того из спины и из груди хлестала кровь. Было совершенно непонятно, как он мог бежать с такой страшной сквозной раной.

— Скажи… низовцы… — успел прошептать хлопец, и смерть сомкнула его уста.

Акинфий влетел в курень. Вокруг стола, уставленного чарками с медом, сидели Булавин и его есаулы. Слепой бандурист пел думу про казака Голоту, и люди в такт тихому звону бандуры задумчиво кивали головой.

— Атаман! — закричал Куликов что было мочи. — Максимовцы наступают и одного нашего уже насмерть убили!

И все сразу переменилось, все закипело в спокойной до того горнице. Казаки схватились за сабли, за пистолеты. В наступившей суматохе совсем затолкали бедного бандуриста, поводырь которого куда-то отлучился. Акинфий отвел старика в безопасный угол за печкой.