От дам-патронесс до женотделовок. История женского движения России - Ирина Владимировна Юкина

Терруань-де-Мерикуры

Школы женские открыли,

Чтоб оттуда наши дуры

В нигилистки выходили.

Н. Щербина (1863)

Известный публицист и историк С. С. Шашков писал, что «по общему закону исторической жизни <…> стремления женщин должны были вызвать сильную реакцию против их дела и вызвали ее»312. Эта реакция явилась в форме религии, науки, полиции и общественного мнения. Авангард противников составляло духовенство, вторую колонну – тяжелая артиллерия статутов, уложений, сводов и кодексов. За ними следовала старая и молодая гвардия европейской науки – юристы, естественники, политэкономы, историки, а далее волновалась пестрая толпа обывателей всех стран и народов.

Шашков считал, что в любезном отечестве эта армия действует «страхом и сплетней»313. И в первую очередь он адресовал свои упреки деятелям литературы и науки. К пересудам той части публики, которая в своем развитии недалеко ушла от гоголевского Петрушки, он относился снисходительно. А вот «литературно-научная борьба» «надзирателей литературного благоустройства» против женщин с опорой не на науку, а на сплетню и вымысел вызывала его протест и солидарную поддержку женщин.

В формировании консервативного дискурса действительно приняли участие видные писатели, профессора, земские деятели. От недоумения историка, редактора и издателя газеты «Русский» М. П. Погодина по поводу женских притязаний – «Кто же будет детей рожать, если женщины будут иметь право на общественную деятельность?»314 – до более детализированных обоснований и аргументаций.

На страницах охранительной прессы был ярко выписан идеал русской женщины и предпочтительные модели женственности, которые стали визитной карточкой охранительного дискурса. Женщина представлена в нем как

ангел-хранитель мужчины, источник силы, жрица любви и самоотвержения, гибкая лоза, обвивающая гордый дуб, утешительница, радость и гордость мужчины, весталка огня кротких и возвышенных страстей315.

Мужчина, в свою очередь, представал как олицетворение гордости и отваги.

Ранним образцом охранительной критики, формирующегося консервативного дискурса может служить статья А. Пальховского «Еще о женском труде. По поводу журнальных толков об этом вопросе»316. Это был ответ М. Н. Вернадской. Пальховский отмел все ее доводы в пользу женского труда одним-единственным тезисом о «естественном и природном разделении труда». Поэтому женщины не должны и не в силах трудиться в общественной сфере (у автора именно в такой последовательности), если они хотят остаться верными своему высокому назначению и если не хотят «нарушать законы природы, правящие их нравственно-физическим организмом» (курсив мой. – И. Ю.)317. Женщина призвана быть матерью, воспитательницей, распорядительницей дома и содействовать прогрессивному развитию человечества через детей. В то время как женщина-деятель представляет собой «аномалию, противоречащую естественному закону, лежащему в основании женского организма»318. Статья никак не соответствовала уровню проработки вопроса М. Н. Вернадской. Автор исходил из самоочевидности решения женской проблемы и воспроизводил биодетерминистские идеи о природном предназначении полов, которые еще считались научными и критическое осмысление которых только началось.

Но не только мужчины протестовали против нового явления российской жизни. «Домашняя беседа» опубликовала письмо некой почтенной дамы, которая дала характеристику вольнослушательницам Петербургского университета как «немецким burschen»319:

Я увидела каких-то не то дам, не то девиц с подстриженными в кружок волосами, в ямщицких шляпах, в чем-то вроде казакинов и в коротких платьях. <…> Они фамильярно здоровались с молодыми людьми <…> вели себя как немецкие burschen320.

Во время лекции «ни одна из них не сидела спокойно; каждая рисовалась как можно оригинальнее и обращала на себя взоры молодых людей»321. Вывод следовал тот, что с приобретением независимости женщины теряют свою женственность и в этом состоит пагубное влияние женского образования на нравственные начала общества.

Другая, вполне реальная женщина – Наталья Петровна Грот, писавшая под псевдонимом «Русская женщина», со страниц газеты «Наше время» призвала женщин к «темным жертвам, скромным подвигам, вообще роли пассивной и страдательной»322. Жертвенность, по ее мнению, была непременной чертой истинно русской женщины. Ей ответила другая писательница – Евгения Тур, которая доказывала, что женская жертвенность и пассивность вредны для общества и даже безнравственны:

Кодекс неумолимой, условной морали, которой вооружена Русская женщина, заявляет здесь свой окончательный разлад с нравственностью323.

Формируясь, охранительный дискурс выработал свой язык, свою аргументацию, свои подходы и любимые темы. Женская эмансипация трактовалось как право женщины на разврат и падение. Тон статей был назидательным и даже развязно-назидательным. Например, в обращении А. Пальховского к читательницам: «К чему позволения! Я буду говорить с вами и без вашего согласия, и вы должны меня слушать»324.

Поскольку женщина рассматривалась как объект социальных действий, то основная критика была направлена не столько против самих женщин, сколько против «неразумных эмансипаторов».

Статья «Женщинам» врача и литературного критика Н. И. Соловьева (1831–1874)325 развивала эту традицию охранительного дискурса. В качестве обоснования и оправдания гендерного неравенства и гендерной асимметрии общества выступала идея недостаточности «нравственно-физической» природы организма женщины, утверждение принципиальной объектности и ведóмости женщин. Статья была обращена не к женщинам, как это можно было бы понять из ее названия. Нет, женщины, «затронутые литературой и чреватые современными идеями», выступили в ней только как предмет разговора и критики, в первую очередь, за претензии на образование и оплачиваемый труд как не соответствующие их природе. Стрелы критики были выпущены в эмансипаторов, которых автор клеймит «гулящими повествователями» и «полувлюбленными публицистами». Причина их интереса к женской теме одна – сильное половое влечение, которое подогревало их участие в женских судьбах. По мысли Соловьева, именно мужчины ответственны за низведение женщины с ее высокого пьедестала. Роман «Что делать?» наглядно продемонстрировал, как происходит «развращение благородной женской натуры хитрыми теоретическими умствованиями»326. Не утруждая себя никакой аргументацией и в общем-то в духе общеевропейской философской традиции (Ж. Мишле, П.‐Ж. Прудон), автор утверждал, что женщины ниже мужчин умственно, но требовал от них высокой нравственности. Женщины «должны быть <курсив Соловьева. – И. Ю.> выше <мужчин> нравственно»327, «женщина должна быть непременно хороша, если не физически, то нравственно»328 .

Соловьев утверждал, что университетские лекции совершенно бесполезны для женщин. Кроме того, женщины – помеха серьезным занятиям мужчин, так как возбуждают их половое чувство.

Пристрастному разбору в статье подвергалась «женская натура». Опираясь на традицию «биологизации» женщины, рассмотрение ее как части природы и физического мира, которую в это время в Европе активно разрабатывали Мишле и Прудон, Соловьев критикует «податливость» женской натуры и самих «новых женщин» за их падкость на льстивые речи эмансипаторов, за преувеличение своих возможностей, за