Персонных дел мастер - Станислав Десятсков

— Фортуна любит наряды, мой друг!— довольно рассмеялся Никола и вылил на Никиту полфлакона хозяйских духов,— А женщины любят баловней фортуны! Потому плыви к улыбке судьбы и не возвращайся до утра!— С этим дружеским напутствием Никита вылетел навстречу манящему весеннему вечеру.

Он скоро разыскал бульвар Каштанов, и какая-то старушка в черном, бросив неодобрительный взгляд на блестящие наряды Никиты, указала ему дом господина профессора словоквеленции.

— Мне нужен дом известного поэта Бессера,— пробовал было переспросить ее Никита, но старушка сердито мотнула головой:

— Нет здесь никакого поэта! Есть только профессор Бессер!

Особняк профессора-поэта стоял в глубине сада, огражденного высокой решеткой, так что Никита очутился перед нежданным препятствием. Калитка была заперта, а сам особняк погружен в темноту. Будь Никита в своем привычном драгунском наряде, он сразу бы перемахнул через решетку, но блестящие одежды стесняли, и он долго исследовал калитку, пока не обнаружил маленький колокольчик, в который и позвонил.

— Что вы тут делаете, доннер-веттер?— раздался неожиданно сильный трубный голос, и на пороге выросла монументальная фигура в домашнем халате.

— Я? Я — почитатель вашего таланта, господин Бессер!— нашелся в последнюю минуту Никита. То ли сказалась дипломатическая школа, которую он прошел у Сонцева, то ли вечный инстинкт влюбленного подсказал ему правильные слова, но, так или иначе, калитка была открыта могучей рукой хозяина, и Никита не только был впущен в дом, но и оказался в святая святых — библиотеке поэта.

— Боже мой, сколько книг! — простосердечно ахнул Никита, и Бессеру эта искренность понравилась.

— Да, да, молодой человек, восемнадцать тысяч томов! Восемнадцать тысяч!— Господин Бессер, как истый библиоман, готов был часами говорить о своей библиотеке. Но он был к тому же и поэт, и коль к нему пришел его почитатель...

— Вы читали мой последний труд?! — Многозначительно поднял брови Иоганн Бессер, помахав перед носом Никиты тоненькой брошюркой.

— Какой труд?— растерянно пролепетал Никита и чуть все не испортил.

— Значит, не читали?!— взревел поэт-профессор.— Вы не читали, молодой человек, моей последней поэмы о битве при Фрауштадте?! И после этого вы именуете себя почитателем моего таланта?! Весь Дрезден, вся

Саксония, да что Саксония, вся Германия взахлеб читает мою поэму, как читали когда-то древние эллины «Илиаду» Гомера! Да что Гомер! Гомер не был под Троей, а я был под Фрауштадтом! Я был в самой пасти шведского льва. Да, да, молодой человек, пока вы, щеголь, пудрились и припомаживались здесь, в Дрездене, и был там! Я сражался у стремени несчастного Шуленбурга и попал в плен. Я видел, как эти пуританские ханжи-шведы перекололи штыками тысячи несчастных русских пленных!

В глазах старого поэта Никита увидел самые настоящие человеческие слезы, и это так потрясло его, что он не1 произвольно воскликнул:

— Мой брат был там, он сражался в Русском вспомогательном корпусе!

— Как, вы русский?!— удивился Иоганн Бессер.— Да что вы тут, доннер-веттер, поделываете?!

— Я русский негоциант из Киева, был в Лейпциге па ярмарке и вот теперь в Дрездене укрываюсь от шведов. В Дрездене-то пока нет шведского гарнизона!

— Да, к счастью, в Дрездене еще нет шведов. Иначе за эту книжицу...— Иоганн Бессер многозначительно потряс своей поэмой,— шведы четвертовали бы меня, как несчастного Иоганна Паткуля. В сущности, я тоже укрываюсь здесь, в Дрездене, ведь за стенами столицы по всей Саксонии рыщут шведские разъезды. Так что мы с вами, выходит, сотоварищи по несчастью! Но вы, русские,— молодцы! Вы все еще сражаетесь с этими мучителями Германии! И поверьте, молодой человек, сердца всех честных немцев в этой борьбе на вашей стороне!— Воодушевленный своей речью, поэт громко позвал:— Гретхен, Гретхен! Иди сюда, я познакомлю тебя с настоящим русским! Представь себе, этот молодой человек укрывается от шведов в Дрездене!

Дверь в библиотеку отворилась, и Никита увидел ту самую хорошенькую блондинку из лавки эстампов. Только сейчас она была совсем иная, в милом домашнем платьице с белым передником. Ее голубые глаза потемнели и расширились от удивления, когда Никита отвесил ой изящный реверанс и принял ту несравненную версальскую позитуру, коей обучил его Бургиньон. Этот сверкающий кавалер вовсе не походил на утреннего увальня из Силезии! Только когда Грета подавала кофе, а Никита весело подмигнул ей, она уверилась твердо: он! И невольно прыснула в свой белый передник.

— Вечно ты смеешься, Гретхен! Этот господин в опасности, но в моем доме он всегда может найти помощь и убежище!

Никита учтиво поблагодарил, а Гретхен, улучив момент, сказала дядюшке, что русский негоциант к тому же начинающий художник и что он хотел бы полюбоваться прославленной коллекцией шедевров в замке курфюрста. Оказалось, что нет ничего легче, поскольку Иоганн Бессер ведал и библиотекой в королевском замке и картинной, галереей курфюрста.

— Его величество собирается воздвигнуть для своих картин настоящий дворец — цвингер, но увы! Шведская контрибуция поглотила все доходы Саксонии, и пока королю не до цвингера. Но это временно!— Иоганн Бессер погрозил пальцем бутылке.— Предприятие лишь отложено, и мы к нему еще вернемся! А сейчас выпьем, молодой человек, на погибель всем войнам и всем завоевателям!— И дядюшка прекрасной Гретхен выпил столь большой кубок, что сам себе объявил «капут», и Гретхен отвела его в опочивальню.

Дурманящий весенний воздух, пропахший сиренью, вскружил, должно быть, в тот вечер Гретхен голову. И потом, у нее было столько общего с этим русским, который прячется от жестоких шведов.

— Ведь под Фрауштадтом от рук этих палачей пал и мой муж, лейтенант саксонской армии! А я оказалась бездетной вдовой. Приехала к дядюшке и служу в лавке гравюр и эстампов.

— Такая молодая и — вдова!— воскликнул Никита.

— Что дёлать! В Саксонии во многих семьях несчастья. Взять мою подругу, Лизхен. У нее под Фрауштадтом погиб отец, а она сама чуть не попала в лапы к этим насильникам-шведам.

— Постой, ты говоришь: Лизхен! Мне брат Роман говорил о какой-то Лизхен, которую он спас от шведской солдатни.

— Я спрошу ее о твоем брате,— пообещала Грета,— а теперь пора спать!— И, повернувшись к Никите, вдовушка попросила:— Дерни за эту шнуровку на платье.

А на другое утро картинная галерея при королевском дворце была открыта специально для Никиты.

— Сейчас здесь пусто: и курфюрст и придворные не скоро еще придут в себя после вчерашнего бала. Так что считайте, что вы одни, а я вернусь к своим обязанностям библиотекаря — вдруг кому-то понадобится Библия. У придворных щеголих всегда так! Ночью согрешат, а поутру дай им Библию!— проворчал старый поэт и оставил Никиту одного в тиши галереи.

Нигде ранее Никита не видывал столько картин: ни у Прокоповича, ни в замках польских магнатов. И каких картин! То были не копии, не поделки доморощенных кустарей, то было великое искусство! Творения великих итальянских мастеров — Рафаэля, Джорджоне, Веронезе'— чередовались с полотнами прославленных немцев, фламандцев, мастеров голландской и новомодной французской школы. И каждая из этих картин обещала открыть свою тайну. Никита вошел в неведомый мир, о котором знал прежде лишь понаслышке. Теперь этот мир предстал в столь многоликом блистании красок, что от него слепило глаза! Эта живопись манила далью перспективы, нежданными ракурсами рисунка, таинственностью светотени. Воспитанный на строгих уставах иконописи, Никита поражался многообразию тем и манер исполнения, своеобычности путей, по которым шли ев--ропейские живописцы. Даже в самых рискованных своих приключениях Никита не испытывал такого ошеломляющего испуга, который переживал в эти первые часы, проведенные в королевской галерее. Нет, ему никогда не познать секреты прославленных живописцев, не достичь их природного мастерства и высоты полета. Ему никогда не быть мастером!

И вдруг, уже поворачиваясь, чтобы уйти, он замер перед небольшим рисунком. Оленка! Да, на него смотрела его новгородская Оленка, столь разительным было сходство. Только рисунок Никиты был, пожалуй, даже живее, чем рисунок этого мастера. Никита прочел под рисунком подпись: Никола Ларжильер. И хотя имя знаменитого живописца Людовика XIV ему ничего не говорило, Никите открылась та очевидная истина, что и он сам может состязаться если не с великими мастерами прошлого, то с теми, кто сейчас работает в своих мастерских. Все три месяца пребывания в Дрездене Никита каждое утро проводил в живописной галерее. Он накупил цветных карандашей, красок, много срисовывал, пытался делать копии с картин великих мастеров, искал секреты их мастерства. Особливо среди живописцев его привлекал Тициан. По густоте и горячности красок славный венецианец чем-то напоминал Никите древних новгородских. иконописцев, живописную науку которых Никита, к своему удивлению, не забывал до сих пор.