Персонных дел мастер - Станислав Десятсков

— Ежели я еще раз заговорю с королем о вашей милости,— сказал ему напоследок камергер,— я не уверен, что его величество не прикажет арестовать вас и выдать шведам, как бедного Паткуля. Он уже дал мне, собственно, такой приказ устно, но я выполняю лишь те приказы, па которых стоит личная подпись короля. Я рискую, конечно, но чего не сделаешь ради старого друга.

«И ради денег!»— подумал Сонцев, выдавая фон Витцуму очередной аванс. Неоткуда было ждать помощи в этих чрезвычайных обстоятельствах: фон Гюйссен уехал в Вену, дабы его не привлекли к следствию об убийстве в «Польском отеле», Никита и Федор были превосходными помощниками в ночных схватках, но здесь оказались не у дел. Даже парикмахер Никола Бургиньон не мог утешить князя своим искусством. Целыми днями, а иногда и ночами Сонцев пропадал в домах саксонских вельмож и знатных дам — искал путь, который бы вывел его на встречу с королем Августом.

Оказавшись не у дел, Никита с любопытством скитался вместе с Бургиньоном по городу. Весна в Дрездене стояла в этом году ранняя: буйно цвели каштаны на тихих улочках, кипень сирени вздымалась над уютными палисадниками перед каменными домиками с отмытой весенними грозами черепицей крыш, молодые головы кружились от весенней голубизны неба и яркого солнца. По аллеям королевского парка важно прогуливались нарядные светские дамы. Бургиньон поначалу принялся было объяснять Никите некие секреты хитроумного устройства высоченных париков на их головах, но, взглянув на скучающее лицо приятеля, весело рассмеялся, махнул рукой и потащил Никиту на Альтмаркт, где полно было маленьких лавок и лавчонок, возле которых толпились хорошенькие горожанки. Никола Бургиньон, как истый парижанин, принялся отвешивать поклоны и реверансы. Никиту же более всего привлекла лавка с выставленными гравюрами и эстампами. Так вот где, оказывается, можно купить те чудеса, коими он любовался у Прокоповича в Киеве! А деньги у Никиты были: Сонцев не скупился и каждому выдал кругленькие суммы на нечаянные расходы. Так что Никита сразу приобрел превосходные гравюры и эстампы картин Тициана и Рафаэля, Рубенса и Рембрандта.

— В Дрездене можно взглянуть и на подлинники великих мастеров,— заметила девушка, стоявшая за прилавком.

— А где сие позволительно?

Иноземный акцент немецкой речи Никиты показался, должно быть, девушке очень забавным, и она, улыбаясь, спросила:

— Господин из Силезии? Только там существует такая чудная смесь немецких, польских и чешских наречий.

— Совсем недавно,— поспешил уверитьдевушку Никита,— Я коренной силезец! Так где же можно увидеть сами шедевры?!

В этом вопросе было столько жара и увлечения, что маленькая продавщица рассмеялась:

— Как легко различить начинающего художника! —

И, став серьезной, доброжелательно пояснила: — Где же быть подлинникам, как не в королевском замке?

— Э, да кто меня туда пустит?— разочарованно пожал плечами Никита и направился к выходу, но девушка поманила его в полутемный угол лавки. Здесь, оглядываясь на хозяина, она прошептала:

— Тсс! Коль вы и впрямь художник, я помогу вам. Приходите сегодня вечером, к восьми, на бульвар Каштанов, спросите дом придворного поэта Иоганна Бессера.

— А как вас зовут?— вырвалось у Никиты.

— Грета Бессер, я племянница знаменитого поэта...— И девушка сделала шутливый книксен.

Никита в свою очередь попытался шаркнуть ножищей и отвесить Грете изысканный реверанс, коим столь тщетно обучал его Бургиньон.

— О ля-ля! Да у нас, кажется, успехи! — приветствовал Никиту княжеский куафер у дверей лавки.— Вот это в моем стиле, драгун: быстрота, глазомер, натиск — и бастион взят! А бастион-то завидный!— И, дабы отпраздновать нежданную «викторию», потащил своего приятеля в трактир. При входе в сие заведение красовалось распоряжение городского магистрата: кто поет пес-ни в трактире — с того штраф 15 крейцеров, ибо каждый должен в молчании опорожнить свой стакан!

— Что за веселье без песни?..— удивился Никита.

Бургиньон рассмеялся:

— Э, мой друг, у немецкого начальства на любой случай жизни запасен приказ! Да вот, изволь взглянуть!— И Никита прочитал на стене еще одно объявление:

«С тех, кто курит трубку на улице,— 10 крейцеров штрафа, с тех, кто не зажигает вечером свет в окошке,— 12 крейцеров, с тех, кто вольно гуляет после девяти вечера,— 30 крейцеров, с той девицы, что утаила беременность и не донесла об оной властям,— 100 крейцеров штрафа...»

Тут был столь длинный перечень штрафов, что Никита лишь руками развел:

— Да как же они живут? Еще и человечек не родился, ан тут, как из-под земли, полицейский — и вот тебе первый штраф!

— Живут, как видишь! — усмехнулся Никола.— Да ты проходи, не стой на пороге... На нас уже и так смотрят... Глядишь, и сдерут штраф за открытую дверь!

Сидящие за столами бюргеры начали и впрямь оглядываться на заезжих иноземцев и задавать вопросы хозяину: кто такие и откуда? Но, получив ответ, что это негоцианты, едут на весеннюю ярмарку в Лейпциг, успокаивались. Ярмарки в Лейпциге — выгодное и полезное учреждение. Можно ради выгоды потерпеть и иноземцев с их дикими обычаями.

За кружкой доброго немецкого пива Никола разговорился, весело поведал Никите о своем первом визите в Германию:

— В те годы я был молодым мастером и только что прошел школу у знаменитого куафера Жоржа Лемуа-на, что держит свое заведение в центре Парижа. Нашему брату из провинции, а я бургундец, отчего и фамилия Бургиньон, открыть свое заведение в Париже — несбыточная мечта! А тут один германский князь предлагает мне место. Я, само собой, ног от счастья не чую! Шутка ли — придворный куафер! И отправился я в княжество Баден-Дурлах! А в сем княжестве, мой друг, бедный князь даже воробьев поставил на строгий учет, и каждый мужик должен был поставлять на княжеский двор по шести воробьев в год. И вот, мой друг, надоело мне есть воробьев в этом самом Баден-Дурлахе, и махнул я в Россию к князю Сонцеву. Головы-то в Москве все больше нечесаные, и просвещения у вас нет! А я просветитель по натуре. Так что у вас в Москве и останусь!

— Само собой, останешься!— усмехнулся Никита.— Деньги-то тебе Сонцев положил немалые — целое полковничье жалованье!

Впрочем, он был неплохой парень, этот француз, и сидеть с ним за кружкой пива было приятно и весело, тем более что впереди ждал вечер с заманчивым обещанием и столь редким в жизни солдата амурным приключением. Кто в двадцать лет не ждал такого вечера! А пока за окном трактира стоит солнечный весенний день, ветер треплет у каштанов белые облака весенних причесок, по площади проносятся экипажи с дамами, гремит полковая музыка перед королевским дворцом, у каменных тумб с цепями гвардейцы в красных мундирах проводят торжественный церемониал развода караулов. Блестят желтые портупеи, сияют на солнце желтые штиблеты, звонкие мелодии маршей выводит оркестр — все хорошо в королевском Дрездене, словно и не разгромлена Саксония и не стоит рядом, в Альтранштадте, армия свейского короля.

Приятели заказали еще по кружке пива. Пиво в

Германии, несмотря на все поражения, было отменное.

По площади с грохотом промчался эскорт королевских кирасир: солнечные блики ярко играли на позолоченных шлемах. За конвоем' промчалась карета, запряженная восьмеркой белых лошадей. Мелькнуло за стеклом заспанное красное лицо Августа. Толпившиеся у дворца зеваки срывали треугольные шляпы, низко кланялись вслед карете.

— А наш-то королек опять с утра нагрузился!— весело рассмеялась бойкая служаночка, что, смело под-боченясь, стояла у порога овощной лавки.

«Ah, mein liber Augustin, Polen ist niht!»—взявшись за плечи и раскачиваясь, хором запели сидевшие в углу молодые грузчики веселую песенку о своем незадачливом курфюрсте, потерявшем Польшу.

— Штрафы штрафами, а и немцы, выходит, петь мастера!— удивился Никита.— А вот этих красавцев я что-то под Пуницем и Тюлеадорфом не видел! — Он кивнул на бравых конвойцев короля Августа, шумной ватагой ввалившихся в трактир. С их появлением дружная песня в углу сразу смолкла. В трактире стало тихо и скучно, и друзья отправились домой, не забыв прихватить сокровища, приобретенные Никитой в лавке эстампов и гравюр.

Вечером, после ухода Сонцева, Никита стал снаряжаться на свидание. Бургиньон суетился вокруг него так, словно он сам, Никола, спешил на встречу с голубоглазой блондинкой. Он отдал Никите свой лучший парик, посыпав его синей пудрой, вытащил из княжеской гардеробной голубой кафтан с длинными фалдами (князю он был великоват), пожертвовал для Никиты княжеским кружевным шейным платком и шелковыми чулками. У Никиты остались, после похождений у Яблонских, башмаки с высокими красными каблуками, голубой камзол с позолотой и бархатные штаны до колен. Когда куафер подвел его к зеркалу, Никита просто не узнал себя: из зеркала глядел на него настоящий жентильом из модной лавки.