Персонных дел мастер - Станислав Десятсков

Почувствовав опасность, взвели под столом курки пистолетов Гофман, Бургиньон и Федор.

— Ну конечно же это они — и князь и его секретарь! — воскликнул с порога только что вошедший помощник Рыбинского, наш старый знакомый Илинич. Он быстро опередил Чешейко и преградил ему путь.— Прошу простить ясновельможного пана, но то мои пленные. Это опасные русские шпионы, пан Чешейко.

— Что за ерунда! Да вы, Илинич, пьяны или спятили, коли не помните турнир у Яблонских.

— Прекрасно помню, пан Чешейко, помню даже вашего прославленного таранта.

Ах, не надо было Илиничу терять голову и упоминать про злополучного таранта. Пан Чешейко разбушевался всерьез, а всей Речи Посполитой было ведомо, что, когда бушует пан Чешейко, кажется, что бушует Черное море в январе.

Не успел Илинич опомниться, как могучая рука пана Чешейко оторвала его от земли, а кулак, сразивший некогда под Веной турецкого сераскера, коснулся его длинного носа.

— Эти русские мои гости! Понятно?! И прикажите вашим людям немедленно убраться из корчмы!

— Уходите во двор, ребята! — прохрипел Илинич, горло которого сжимала могучая рука пана Чешейко.

Рыбинский, дотоле с изумлением взиравший на эту сцену, потянулся уже было за своей прославленной саблей, но в эту минуту подкравшийся со стороны кухни Федор так огрел его первым подвернувшимся оружием — ухватом, что оглушенный партизан рухнул на пол в тяжелейшей контузии.

Однако это торжество неприятеля привело к действиям пана Хвостатого, который после своего недавнего унижения стоял в задних рядах.

— Солдаты,— закричал он,— разве вы не видите, что ваши командиры в руках неприятеля? Спасем командиров! — С этими словами Хвостатый выстрелил в пана Чешейко, но сразил Илинича. Жолнеры стали палить в кого попало. Ильховский со своим отрядом укрылся за крепкой стойкой, а пан Чешейко в другом углу корчмы присоединился к Сонцеву и его людям. Новоявленные союзники опрокинули дубовые столы и создали нечто вроде деревянного бастиона. Из-за своих укрытий сандомиряне и русские открыли такой частый огонь по столпившимся у дверей жолнерам, что те, отчаянно давя друг друга, бросились во двор. Победа внутри корчмы была полная, но когда победители сунулись было за дверь, их встретил столь дружный залп, что трое наиболее отчаянных слуг пана Илъховского остались лежать у порога. Хвостатый обложил корчму со всех сторон, и по силе залпа пан Чешейко авторитетно заключил, что у неприятеля за дверью не менее сотни солдат.

— Значит, мы в осаде и должны подсчитать наши силы.

Старый воин пересчитал осажденных и сокрушенно покачал головой. После неудачной вылазки в строю осталось пятнадцать человек. Впрочем, ни пан Чешейко, ни пан Ильховский, ни их сподвижники не падали духом и старались отвечать выстрелом на выстрел.

Но вот снаружи послышалась команда Хвостатого: «Пли!» — и вспышка орудийного выстрела осветила на мгновенье приготовившихся к штурму жолнеров. Влетевшая через открытую дверь бомба сбила подвешенный к потолку гусь-светильник и вывела из строя еще несколько человек. Уцелевшие отступили на запасную позицию в погреб. Их было уже только шестеро: пан Ильховский, Сонцев, Никита, великан Федор, Чешейко и беспечный Бургиньон, умудрившийся сервировать на пивной бочке походный стол с холодными закусками и пригласить к нему Сонцева и его знакомцев.

Наверху неприятель с факелами искал князя Сонцева, живого или мертвого, а внизу Сонцев совершенно невозмутимо пил на брудершафт с паном Ильховским, который уверял, что если умереть, так уж умереть, как тот английский герцог Кларенс, которого утопили в бочке с вином...

— Вот они где! — Наверху наконец-то нашли, видимо, крышку люка.

— Давай гренадерские гранаты! — раздался голос Хвостатого.

«Конец!» — мелькнула мысль у Никиты.

Но что это? Наверху раздалась вдруг частая ружейная стрельба, где-то рядом ухнула пушка, и вдруг все стихло. Затем послышались громкие шаги, и сверху бодрым московским говорком кто-то окликнул:

— Эй, люди добрые, кто там, вылазьте! Все удрали, а их начальный человек нам на аккорд сдался!

...Сколь приятно в тот час звучала родная русская речь на старой Бреславльской дороге! Никита первым выскочил из погреба и угодил в объятья Романа, который был поражен такой встречей не менее старшего брата.

Потом уже, когда Сонцев предстал перед полковником Ренцелем и имел с ним секретный разговор, и после того, как взятый в плен пан Хвостатый был выдан на милость пана Ильховского, а все еще оглушенный пан Рыбинский связан и усажен в телегу для прямой доставки в штаб-квартиру русской армии, братья наконец остались одни и поведали друг другу о всех своих приключениях и жизненных переменах.

Наутро князь Сонцев поспешал со своим тайным посольством в Дрезден, и великан Федор привычно взбадривал кнутом шестерку запряженных цугом лошадей. Среди людей Сонцева не хватало только Иоганна Гофмана, сраженного во вчерашней перестрелке.

Юлий Цезарь или

Александр Македонский?

Самое худшее состояние для человека, быстрого и скорого в своих поступках,— нерешительность. И хотя шведский король Карл XII убеждал себя, что он задерживается в Саксонии по делам самым неотложным и государственным: нужно, мол, добрать контрибуцию,— все-таки он, когда по ночам оставался наедине с собой, не мог обманываться этими мелочами, и перед ним вставало главное — куда двинуть свою прославленную армию: на запад или на восток?

Пороховой дым полз по карте Европы. Армии Великого союза и Франции жгли и разоряли Фландрию, Брабант, Рейнские провинции, Италию и Испанию. На востоке русские заняли большую часть Речи Посполитой, вторглись в Прибалтику. Судьбы истории одинаково колебались и на западе и на востоке, и дух замирал от того, что от него, 25-летнего венценосца, зависит изменить ход европейской истории в том или ином направлении. Ему было бы легче, если бы он мог понять, что в конечном счете от него зависит лишь частный случай, а не вечный бег истории, но он не мог этого понять, с детства приученный к мысли, что историей и судьбами народов управляют немногие великие люди.

Запах порохового дыма был ему всегда приятен — то был запах воинской славы, а он жил ради славы, как иные жили ради женщин, игры или денег. Но теперь даже этот запах, который повис над Альтранштадтом (беспрестанно испытывали новые пушки и приучали нович-ков-бомбардиров к ночной стрельбе), раздражал его, напоминал о том, что окончательное решение все еще не принято. Просыпался он с неприятным ощущением пловца, который вот-вот должен нырнуть в бодрящую воду, но не решается, мнется на берегу и синеет от холода.

Александр Македонский или Цезарь? — так он ставил для себя вопрос; куда же ему теперь двинуть шведскую армию? Там, на востоке, его ждет легкий поход до Москвы и неминуемая победа, но много ли славы в победе над русскими варварами? Правда, Александр Македонский снискал себе славу победой над варварами царя Дария. И потом из России можно было спуститься через Кавказ на юг и войти в края, некогда покоренные Александром Македонским. Карл XII относился к такому походу вполне серьезно, и командировал даже нескольких офицеров разведать возможные пути в Египет.

На западе его манила прогулка до Вены, через богатую Чехию, сражения с прославленными полководцами: Евгением Савойским, герцогом Мальборо. Там ждали лавры Цезаря. Но, с другой стороны, идти на Вену — значит таскать каштаны для французского короля Людовика XIV, «великого короля», как называют его в Европе, но Карл-то его таким не почитал. В глубине души он был уверен, что в мире один великий король — он сам. И мысли Карла XII все чаще обращались к Александру Македонскому. Там, на востоке, он ни для кого не будет таскать каштаны, он просто воспользуется тем, что великие западные державы воюют между собой, и создаст на востоке свою империю, окруженную такими полу-вассальными государствами, как Польша Станислава Лещинского. В Москве он, возможно, посадит на престол царевича Алексея, если тот будет столь же покорен, как король Станислав. Возможно, просто выгонит русских за Волгу, а в Москве поселит шведских и немецких колонистов. Надобно поступать по обстоятельствам — так говорил Цезарь, так будет действовать и он.

Карл одним прыжком соскочил с походной кровати, где спал, укрытый солдатской шинелью.

Утро было солнечное, ясное, и ночные сомнения окончательно рассеялись — на восток, только на восток!

Карл XII энергично обмылся до пояса холодной водой, смыл все тревоги и сомнения. Дежурный драбант подвел лошадь.

Во время бешеной скачки ветер пузырем надувал белую рубашку, приятно холодил кожу. К завтраку король вернулся в том знакомом всем его генералам приподнятом настроении, которое означало, что решение принято и ничто не может изменить его.