Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин

Журлов, — спросил он, — способен?

И он перевел, снова ставший тяжелым и испытующим, взгляд на Николая. Тот сидел перед ним спокойный, в плотно облегающей тугие плечи косоворотке, широколицый, с волнистым, откинутым назад льняного цвета чубом. Немигаючи, смело выдерживал упорный взгляд.

— Да, эта мы его рекомендовали, — с некоторой обидой за своего выдвиженца заговорил партийный секретарь. — Оно известно, из чужой деревни невесты всегда краше. Думали, наверное, коммунисты, когда рекомендовали Журлова на такой ответственный участок. Нам этот. Царь ночи знаешь где? Во-от!.. Неделю назад мельницу ограбил. Сто рабочих три месяца зарплаты не получали. Денег в уезде не было. Понимаешь? А он, гад, за час до выдачи нагрянул со своими архаровцами, под маузером сгреб десять тысяч в мешок да еще потребовал ведомость у кассира и чин по чину расписался для куража: «Деньги — 10 тысяч 40 рублей получил сполна. Царь ночи», — и ниже еще одну подпись поставил «Ф. Козобродов». Ну, не гад ли он после этого! Не контра ли? А у нас еще спорят: политическая у него банда или чисто уголовная!

— Ты меня об этом теперь не спрашивай, — неожиданно добродушно улыбнулся губернский начальник. — Ты, секретарь, ему теперь загадки загадывай… Хотя бы вот такую: отчего, мол, этот Федька нагрянул на мельницу именно в день получки, да всего за час до ее выдачи? Поинтересуйся у своего Журлова эдак через недельку. А он парень, кажись, и вправду ничего. С виду башкастый, да и силенкой бог не обидел. Ты только смотри, холостячок, там бабоньки на Хопре огонь, враз голову закружат! И зачем мы тебя послали туда — забудешь.

— Человек он стойкий, — по-прежнему остался на своей деловой позиции секретарь.

— Стойкий — это хорошо, значит, неподдающийся, — чекист посмотрел на Журлова будто и оценивая, но уже и с одобрением. — Ты прежде всего, как приедешь, поинтересуйся, слышь, Николай, — посоветовал он, — чем там твой предшественник занимался. Мы его ведь под суд отдаем, понял? В том, что этот Федька, Лага по первой своей уличной кличке, вдруг самочинно себя «царем» объявил, заслуга твоего предшественника Пинюгина. И не малая. Поинтересуйся, как он этого Федьку дома с полатей брал, что, мол, там за бомбу Федька в него шуранул, на кого в артельном саду Пинюгин засаду устраивал, поузнавай! Ну и, слышь ты, Николай, — совершенно неожиданно добавляет Чурбанов, — девицу красную тоже самое не очень-то строй. В народ окунись. Всего, что положено человеку, не чурайся. Помощников у тебя по штату раз-два и обчелся. Прежде всего актив создавай и с людьми, с людьми, понял? Это не значит, что это самое…

— Я понял, — ответил сдержанно Николай.

— Вот и хорошо. Проинструктировал я тебя, значит. Отправляйся завтра же на место. Ни часа не медли.

* * *

Герка Галанский возвращался домой от дружка своего Сереги Самотеева, студента технического вуза, приехавшего погостить на недельку из губернского города к матери. Говорит, деньжат у родичей подзанять. Да, ему-то есть у кого, родной дядя — хозяин собственной в Усть-Лиманске пекарни. На него, на живоглота, и Герка спину гнет. Хотя Герке грех сетовать на Ивана Ивановича — для кого хозяин живоглот, а для него, пожалуй, благодетель. А «живоглотом» это он его уж так, под общую мерку. Нэпман — одним словом. Учится в институте Серега второй год. Поначалу завидовал Герка ему, своему однокашнику, черной завистью. А теперь — шалишь, брат! Теперь пусть ему, Герке, другие завидуют. Что он там, Серега-то? Оно конечно, специалистом станет, они сейчас дорогие, на вес золота, специалисты-то. Да ничего он, Галанский, своего тоже не упустит. Кончится же когда-нибудь эта канитель, придет иное времечко!

Одними только намеками поведал Герка Сереге о своем нынешнем житье-бытье и по тому, как у дружка аж голос надтреснулся, понял, что не он Сереге, а тот ему завидовать-то должен. Романтика! Не книжная, не выдуманная, а настоящая, мужская… Эх! Жизнь… Плачет по нас свинцовая пуля да железная решетка… Да что уж там, судьба! Эх…

Английский френч,              колесики со скрипом Я на тюремный              на халатик променял…

Возвращаясь по освещенному луной переулку, Герка от полноты чувств запел в голос эту блатную, недавно слышанную в его новой компании песню. Но в этот момент из плотной тени от избы отделилась и встала на его пути фигура.

— А?! Кто?!

Геркина рука сама собой хватнулась за рифленую холодь нагана.

— Убери пушку-то, ну-у! — осипшим голосом с угрозой проговорил человек. — Сдурел, что ли, Гимназист, своих не признаешь.

— Платон? Ты, что ли? А я думал… Кто ж так из темноты выскакивает!

— Да-а, — протянула фигура, — а ты, я вижу, малый шустрый. Ну что ж, пушечка твоя тебе завтра очень может сгодиться. Я от Федора. В пять утра у Свешникова сада, там у мостков будем ждать. Шорник лошадь тебе приведет. Верхом можешь? Поедем на дело. Ты понял?

— Ага. Буду. Понял я.

Ответил так, а сердце будто вынули. Когда, отомкнув своим ключом замок, прошел на веранду, где ему стелила, чтобы не будил по ночам, мать, почувствовал: холодный пот наклеил на голые лопатки рубаху.

В третий раз приглашает его на дело Царь ночи. Господи, обойдется ли?

А ведь совсем еще недавно, месяца три тому назад, кто бы подумал, что он, Герка Галанский, Гимназист по уличной кличке, прилежный и хорошо успевающий в школе, которую окончил два года назад, станет вдруг членом банды самого Царя ночи, одно имя которого наводило страх на обывателей. Как же это получилось? Отец был начальником почты и телеграфа. Мать (дед у Герки был портным и держал свою мастерскую) окончила гимназию. У них был свой дом, жили в достатке. Правда, сразу после революции доходы семьи поуменьшились, но вскоре отца снова пригласили на должность и платили опять вполне прилично. За его месячную зарплату лошадь хорошую можно было сторговать на базаре. Но Галанские лошадей не держали, покупали продукты, хорошую одежду. Мать одевалась барыней, потому ей в улице все