Игнач Крест - Марианна Федорова

«Вот оно! Все из-за этого проклятого монастыря. Я недооценил силу духа этих служителей урусского бога, их военной выучки и оставил их у себя в тылу», - догадался наконец Субэдэй.

И он был прав - именно игумен Ферапонт и его братия не только отбили первый натиск врага, но смогли продержаться еще десять дней!

…Темник Бодончар поскакал по льду Тверцы к войску на другом ее берегу. Взять монастырь он давно поручил храбрецу Даритаю, к которому и направился в первую очередь. «Стареет баатур, - думал он, - торопится, хочет, видать, успеть выполнить наказ Чингиса и завоевать вселенную. Не жалеет людей, а из моих десяти тысяч чэригов осталось не больше восьми тысяч… Обо всем забыл старик, кроме войны. Не терпит роскоши и излишеств, не возит с собой ни жен, ни наложниц, да и в еде и питье воздержан. Единственная жена, которая его в походах сопровождает, - бамбуковая жена*, - криво усмехнулся Бодончар, и его тонкие черные брови, прямые, как стрелы, удивленно изогнулись над щелками глаз с набухшими веками. - Видно, Субэдэя какой-то внутренний жар снедает. Да и рука ослабела». - И ноян невольно потрогал плечо, по которому пришелся удар плетью.

* Б а м б у к о в а я ж е н а - ствол бамбука длиной около метра с отверстиями по всей поверхности. В жаркие дни этот ствол берут в обнимку и так спят. Даже в сильную жару воздух внутри ствола остается холодным, и на спящего веет прохладой из отверстий.

Пока Бодончар скакал к монастырю, тысячи огненных стрел с привязанной и подожженной паклей опустились на соломенные и покрытые дранью крыши посада. Ветер раздувал огонь, и пожар стал быстро шириться. Только каменная церковь Борисоглебского монастыря да окружающие его высокие стены из толстенных бревен не хотели загораться.

Храбрый воин джаун-у-ноян Даритай, за войском которого тянулись, громыхая, арбы и верблюды с вьюками, стоял все еще под закрытыми воротами монастыря. Толмач давно перевел приказ открыть их, но вместо ответа поднялась только многоцветная шелковая хоругвь с изображением двух всадников. Толмач объяснил, что это христианские святые мученики Борис и Глеб. Они были изображены рядом - один на белом, другой на саврасом конях - облаченными в бранные доспехи, с узорчатыми красными плащами поверх, с длинными и тонкими копьями, под железными остриями которых развевались красные флажки. Когда ветер колебал хоругвь, казалось, что братья скачут. Даритай посмотрел вверх, поддерживая на голове круглый приплюснутый железный шлем. Умный должен был бы понять это предупреждение. Даритай не был дураком, но гнев и привычка к безропотному повиновению врага омрачила его разум. Он помчался во главе своих нукеров к воротам и тут же упал бездыханным, со стрелой в сердце, умело направленной из бойницы башни, нависающей над воротами.

Настоятель Борисоглебского монастыря Ферапонт в молодости был лихим новгородским молодцем Федотом. Немало походов совершил он на быстроходных челнах, под парусами и на веслах, верхом и пешком на югру и емь*, на карелу и водь*, на Литву да и на самих ливонцев. Может быть, и по сей час рубился бы он, расширяя новгородские владения, добывая Господину Новгороду имение, а себе славу, а может, давно уже был бы зарыт, посеченный врагами, да внезапно нагрянула на него непоправимая, тяжелая беда, круто изменившая всю его жизнь.

* Е м ь - древнее название финнов.

* В о д ь - угро-финская народность, обитавшая в местах, примыкавших к Финскому заливу.

Разразившийся в Новгороде мор в одночасье унес всю его семью: мать, двоих детей, жену. Заболел и чуть не преставился и он сам. Когда он лежал в беспамятстве, его сочли мертвым, свезли и бросили в скудельницу*. В ожидании все новых и новых трупов их не закапывали. Ранним росным утром, придя в себя, Федот с трудом выбрался из-под груды мертвых тел. Он посчитал все происшедшее знамением свыше и побрел куда глаза глядят…

* С к у д е л ь н и ц а - братская могила.

Через несколько дней, ослабев от болезни и голода, он упал на берегу Тверцы, возле Торжка, где его и подобрали монахи Борисоглебского монастыря. Они выходили его, а когда Федот поправился, рассказали ему историю монастыря, который возник на месте странноприимного дома, построенного на берегу Тверцы еще конюшим Ефремом, переселившимся в Торжок после злодейского убийства сыновей святого Владимира, благоверных Бориса и Глеба. В 1038 году Ефрем основал монастырь и возвел в честь святых мучеников каменный храм с одним куполом; было это ровно за двести лет до прихода под Торжок татарского войска.

Монастырь богател и процветал и к тому времени, когда в него попал Федот, стал уже многолюден и обширен. Братия не только возносила молитвы Господу, но и трудилась в поте лица: кто рыбачил - тугие темные воды Тверцы кишели рыбой, кто бортничал, кто промышлял пушного зверя в соседних лесах. Монахи возделывали поля и огороды, работали на сукновальне и маслобойне, в кузнице, пекли хлеб, делали ведра и корыта, растили хмель и варили пиво, разводили скот и птицу. Кормили не только себя, но и вывозили товар на большую площадь перед Преображенским собором в нижнем, или окольном, городе, где и происходил знаменитый на всю округу торг.

Федот, став послушником, неукоснительно следовал порядку монастырской жизни и вскоре был пострижен в монашество. Тогда его и нарекли Ферапонтом. От настоятеля получил он уроки послушания, знание церковного устава, а после его смерти по желанию всей братии был избран новым настоятелем монастыря.

Ферапонт умело организовал оборону: он вооружил монастырскую братию, разделил на десятки, а во главе поставил тех монахов, о которых знал, что они в прошлой мирской жизни хорошо владели оружием и много раз пускали его в ход, - им было что замаливать в своих кельях. Настоятель никогда не нарушал тайны исповеди, но сам-то он знал, кто из его паствы понимает толк в ратном деле. Он объяснил каждому его задачу, отвел место и, обратившись ко всем, сказал:

- Братья мои возлюбленные! Двести лет град сей хранил нас от всяческого злоумышления. Ныне и мы наконец можем воздать ему добром за добро, защитой за защиту. Будьте тверды! Боже Христе наш, погуби крестом твоим борющие нас, да уразумеют они, како может православная вера постоять за себя!

И вот поднялась уже многоцветная шелковая хоругвь с вытканными на ней Борисом и Глебом, уже пал предводитель поганых Даритай, неосторожно приблизившийся к надвратной башне, а вслед за тем полетели в ворогов тучи стрел, открылись ворота, и полсотни чернецов во главе с самим настоятелем поскакали на таурмен с поднятыми мечами и пиками. Хотя смирные монастырские кони и не были приучены к ратному делу, но, ведомые опытными всадниками, они врубились в дрогнувшие ряды поганых и смяли их, а путь к отступлению преградили им их же тяжелые арбы, приготовленные под погрузку монастырских припасов. Сам игумен Ферапонт был ранен саблей, да и мало кто из чернецов вернулся назад, но все чэриги из джауна Даритая были порубаны и заколоты.

Взбешенный, Субэдэй приказал монастырь сжечь, а чернецов перерезать всех до единого. Пришлось самому главному мастеру осадных машин китайцу Ван Ючену руководить подвозкой к монастырским воротам стенобитного порока и тяжелых камней, каждый из которых четверо богатырски сложенных пленных уруса еле могли поднять и с трудом укладывали на огромную деревянную ложку порока, оттянутую воротом. Потом отпускали запор, ложка стремительно распрямлялась и ударялась о поперечное бревно, посылая камень в ворота. Камень за камнем ударялись с грохотом о толстые доски из мореного дуба, оббитые с двух сторон железными полосами.

Вокруг монастыря все бурлило, дрожало, свистело от непрерывного боя, который не затихал ни днем, ни ночью. Неслись стоны раненых и крики ярости и боли. То одна, то другая изба посада вспыхивала ярким факелом, разбрызгивая искры, когда обрушивались кровли. Иногда из совершенно, казалось, разрушенных и сожженных домов внезапно, как призраки, появлялись люди, и они, не только мужчины, но и женщины, успевали, прежде чем быть порубанными и заколотыми, сами раскроить голову или рассечь тело одному, а то и нескольким чэригам и нукерам. Не легко приходилось поганым и с пленными, сгоняемыми из окрестных селений, которые, еще в пути бредя под ударами плетей босыми и полураздетыми, неожиданно набрасывались на стражников, стаскивали их с седел и душили или закалывали припрятанными неизвестно где ножами. Так же они вели себя, когда по приказу и под надсмотром чэригов заваливали ров вокруг нижнего города обгоревшими бревнами домов посада, вязанками хвороста, засыпая его землей, ставили тын или тянули тяжелые осадные машины к воротам с полуденной стороны, потому как к другим воротам нижнего города со стороны Здоровца не только нельзя было подступиться с таранами, когда мост был убран, но и пороки, которые метали камни на расстояние меньше полета стрелы, не могли причинить им особого ущерба.