Избранное - Давид Самойлов

Из юношеских стихов

Для каждого человека приходит срок возвратиться к началу.Для меня пришел этот срок.Эти несколько стихотворений написаны очень давно. Первое — когда мне было семнадцать лет. Последнее — когда было двадцать пять.Критики писали, что я пришел в литературу «готовым» .Теперь, когда я обрел читателей, им, может быть, интересно будет знать — как я «готовился», как приуготовлялся.Порой мне кажется, что вкусы мои не очень сильно изменились.Не мне судить.

Плотники…

Плотники о плаху притупили топоры.Им не вешать, им не плакать — сколотили наскоро.Сшибли кружки с горьким пивом горожане, школяры;Толки шли в трактире «Перстень короля Гренадского».

Краснорожие солдаты обнимались с девками,Хохотали над ужимками бродяги-горбуна,Городские стражи строже потрясали древками,Чаще чокались, желая мяса и вина.

Облака и башни были выпуклы и грубы.Будет чем повеселиться палачу и виселице?Геральдические львы над воротами дули в трубы.«Три часа осталось жить — экая бессмыслица!»

Он был смел или беспечен: «Ив аду не только чертиНа земле пожили — что же! — попадем на небеса!Уходи, монах, пожалуйста, не говори о смерти,Если — экая бессмыслица! — осталось три часа!»

Плотники о плаху притупили топоры.На ярмарочной площади крикнули глашатаи.Потянулися солдаты, горожане, школяры,Женщины, подростки и торговцы бородатые.

Дернули колокола. Приказали расступиться.Голова тяжелая висела, как свинчатка.Шел палач, закрытый маской,— чтоб не устыдиться,Чтобы не испачкаться — в кожаных перчатках.

Посмотрите, молодцы! Поглядите, голубицы!(Коло-тили, коло-тили в телеса колоколов.)Душегуб голубоглазый, безбородый — и убийца,Убегавший из-под стражи, сторожей переколов.

Он был смел или беспечен. Поглядел лишь на небо.И не слышал, что монах ему твердил об ерунде.«До свиданья, други!Может быть, и встретимся когда-нибудь:Будем жариться у черта на одной сковороде!»

1937

Пастух в Чувашии

Глухой хрипун, седой молчальникИз-за коряг следил луну.Вокруг стоял сухой кустарник,Жевали совы белену.И странны, как рога оленьи,Валялись корни в отдаленье.На холод озерных зеркалТуман влачил свои полотна.Здесь мир первичный возникалИз глины и куги болотной.…И, звезд питаясь млечным соком,Сидел он, молчалив, как окунь.

Как дым, кипели комарыВ котле огромной лихорадки.За косогоры падали миры.И все здесь было в беспорядке.

Я подошел к огню костра.— А сколько будет до кордона? —Глаза лениво и бездонноГлядели из болотных трав.Он был божественный язычникИз глины, выжженной в огне.Он на коров прикрикнул зычно,И эхо пело в стороне…Я подражал «Цыганам» ПушкинаДо третьих петухов.

Потом достигла речь кукушкинаСветлевших перьев облаков.Коровы сбились в теплый ком,Следя, как звезды потухали.Шурша шершавым языком,Они, как матери, вздыхали…

1938

Охота на мамонта

Я спал на вокзале.Тяжелый мамонт,Последний,шел по болотам Сибири.И камень стоял. И реки упрямоВ звонкиеберегабили.

А шкуры одежд обвисали.В налушнахСтрелы торчали. И было слышно:Мамонт идет по тропам непослушным,Последний мамонт идет к водопою.

Так отступают эпохи.Косые,Налитые кровью и страхом глаза.Под закосневшим снегом РоссииОставив армию,уходит на Запад.

Но челюсть разорвана криком охоты.Кинулось племя. В руках волосатыхСвистнули луки, как птицы…И кто-тоУже умирална топях проклятых.

И вдруг закричалпоследний мамонт,Завыл,одинокий на всей земле.Последним криком своим и самымУгрюмым и долгимкричал зверь.

Так звал паровоз в ледниковой ночи,Под топот колес,неуемно,грозно…Мы спали тогда на вокзале тифозномИ там же кончалисьпри свете свечи.

1939

К вечеру

К вечеру лошади на ходуляхШляются. Сосны дымят медью.В травах лиловых кузнечик колдует.И мир поворачивается медленно,Как деревянное колесо.Перемежаются длинные спицы.Вдруг прилетают тяжелые птицыИ улетают за горизонт.

1940

Перед боем

В тот тесный час перед сраженьемПростуженные голосаУгрюмым сходством выраженьяСтрашны, как мертвые глаза.

И время не переиначишь.И утешение одно:Что ты узнаешь и заплачешьИ что тебе не все равно.

1944

Муза

Тарахтят паровозы на потных колесах,Под поршнями пары затискав.В деревянном вагоне простоволосаяМуза входит в сны пехотинцев.

И когда посинеет и падает замертвоДень за стрелки в пустые карьеры,Эшелоны выстукивают гекзаметрыИ в шинели укутываются Гомеры.

1944

Рубеж

Свет фар упирается в ливень.И куст приседает, испуган.И белый, отточенный бивеньТаранит дорогу за Бугом.

Рубеж был почти неприметен.Он был только словом и вздрогом.Все те же висячие плетиДождя. И все та же дорога.

Все та же дорога. ДощатыйМосток через речку. Не больше.И едут, и едут солдатыКуда-то по Польше, по Польше.

1944

Катерина

1Баян спасает от тоски,Но не спасает от печали,Когда поет, как казакиДружка убитого встречали.

Есть где-то в мире Бах и властьВысокой музыки над сором.Органа ледяная страстьКолючим восстает собором.

Той музыке не до любви!Она светла и постоянна!О руки бедные твои,О скомороший визг баяна!

Кривляется горбатый мех,Дробится в зеркальце лучина.И только твой счастливый смехЯ вдруг услышал, Катерина.

2В стихах господствует закономерность,Как в подвижном строении светил,Как будто с мерным замыслом ГомераГосподь свое создание сличил.

И облака российского ненастьяТеряют вид нестираных рубах,И горький ветер зла и разногласьяПриобретает старость на губах.

И бытия растерзанная глинаЗа столько лет, наверное, впервойВ твоем саду, родная Катерина,Неосторожной поросла травой…

1944

«Мы зябли, но не прозябали…»

Мы зябли, но не прозябали,Когда, съедая дни и сны,Вокзалы лязгали зубамиВ потемках, как цепные псы.

Холодный шорох снегопада.И привокзальные костры.А в отдаленье канонадаКатает гулкие шары.

1945

«Берлин в просветах стен без стекол…»