Ад - Александра Маринина

— Помню, — улыбнулась Люба. Она была рада, что разговор ушел в сторону от такой тяжкой для нее темы. — Ты тогда сказал, что не веришь ничему, чего не видел собственными глазами, а я спросила, бывал ли ты в Америке.

— Ага, — подхватил он, — я сказал, что не бывал, а ты тут же все перевернула с ног на голову и заявила, что, выходит, никакой Америки нет, раз я ее своими глазами не видел. Я тебя тогда сразу зауважал. И страшно злился на Родьку за то, что он ничего этого в тебе не видел и не ценил.

— Злился? — удивилась она. — Я не знала.

— А что ты вообще знала, шмакодявка? — насмешливо поддел ее Андрей. — Ты же была маленькая совсем.

— Да всего-то на два года младше вас с Родиком, не такая уж и маленькая, — возразила Люба.

— Ну, в том возрасте два года — это целая пропасть. Это сейчас два года значения не имеют, а тогда — совсем другое дело. А помнишь, как мы в первый раз все вместе из клуба возвращались после кино и Томка на меня набросилась за то, что я «Войну и мир» не читал и в любви ничего не понимаю?

— Конечно, помню.

— Я ведь, как только в Москву вернулся после каникул, сразу в школьной библиотеке «Войну и мир» взял и прочитал от корки до корки. Про войну было интересно, а про мир и любовь я пролистывал, скучно было.

— А я думала, ты сейчас скажешь, что прочитал Толстого и сразу понял, что любовь — это не ерунда, — уколола его Люба.

— Ничего подобного я не понял, — признался он, — но я понял другое: если Томка в этом разобралась, пробралась сквозь любовную скучищу и что-то поняла, значит, она умнее меня. И тогда я ее тоже зауважал. Кстати, как у нее дела?

— Нормально. Работает, руководит, деньги зарабатывает.

— Оправилась?

— Да как сказать… С виду — да. Спокойная, веселая, по театрам ходит, по концертам, по гостям. Я недавно к ней ездила. Выглядит она хорошо. Но знаешь, что она мне сказала? До смерти Гриши она жила одной жизнью, которая закончилась, ушла вместе с ним. Теперь началась другая жизнь, в которой никто не назовет ее Солдатиком и не скажет, как сильно ее любит. Жизнь, в которой она не любит никого так сильно, как Гришу. Она понимает, что новая жизнь другая, не такая, как прежняя, и ее надо достойно прожить, но ей очень трудно на эту жизнь настроиться, потому что в душе она все равно остается Гришиной женой. Понимаешь? Не вдовой, а именно женой. Для того чтобы жить новой жизнью, надо стать вдовой, а она по-прежнему жена. Тома говорит, что как будто выходит на сцену и произносит текст из совсем другой пьесы. Все актеры играют один спектакль, а она — какой-то другой и никак не может перестроиться и вспомнить правильный текст.

— Понятно, — задумчиво протянул Андрей. — Надо же, какой образ… неожиданный. Томка всегда была ни на кого не похожа.

Люба внезапно улыбнулась и легко прикоснулась к плечу Бегорского.

— А знаешь, что она мне говорила, когда мы были маленькими? Что я должна дружить с тобой, а не с Родиком, потому что от тебя я могу многому научиться и это будет мне полезно, а от Родика никакого толку.

— Да ну? — изумился он. — Правда, что ли? А ты что?

— А я обижалась и возмущалась, потому что какой же должен быть толк от дружбы? Это какая-то корысть получается, а не дружба от чистого сердца. В общем, я ее тогда не понимала.

— А сейчас поняла? — насмешливо спросил Андрей. — Смотри, Любка, осторожней: одно плохое слово про моего друга Родьку — и я тебя загрызу.

— Не дождешься, — рассмеялась она. — Про любимого мужа — только хорошее. Я имела в виду, что с годами поняла, насколько ты не похож на всех нас. А тогда, в детстве, я тебя ужасно боялась. Господи, Андрюша, кажется, это было совсем недавно, всё так свежо в памяти, словно только вчера произошло, а на самом деле так давно… Даже страшно.

— Почти сорок лет, — кивнул он. — Действительно страшно. Сорок лет мы знаем друг друга. Сорок лет ты беззаветно любишь Родьку. Это просто немыслимо! Если бы мне кто-нибудь рассказал, я бы не поверил, что такое бывает.

— Но поскольку ты видишь это собственными глазами, то веришь, — поддела его Люба. — Ой, мы уже почти приехали! Надо же, так заболтались, что я и дорогу не заметила. Повезло мне, что ты к вечеру оказался на месте и так рано собрался домой, ты же обычно гораздо позже уезжаешь.

Андрей притормозил возле арки, ведущей во двор дома Романовых, но въезжать не стал и заглушил двигатель.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила Люба, которой предстояло тащить домой груду пакетов, и она рассчитывала, что Андрей довезет ее до самого подъезда. — Ты не будешь заезжать во двор? Мне уже выходить?

Андрей молчал, не отрывая глаз от светящейся вывески над обменным пунктом, расположенным у въезда в арку. В этом обменнике Люба и Родислав всегда в день зарплаты меняли российские рубли на доллары, чтобы потом по мере необходимости производить обратную операцию и менять доллары на рубли, но уже по более высокому курсу. Только таким способом можно было хоть как-то уберечь свои доходы от инфляции.

— Знаешь, почему я сегодня так рано еду с работы? — спросил Бегорский неожиданно глухим голосом. — Мне нужно помочь Вере собрать вещи.

— Она едет в отпуск? — удивилась Люба. — Одна? Вы же всегда ездили вместе, втроем.

— Она уезжает. Совсем.

— Я не поняла, — растерянно проговорила Люба. — Что значит — уезжает совсем? Куда?

— Переезжает к родителям в Томилин. Мы разводимся.

— Господи! — ахнула Люба. — Как же так? Почему? Вы ведь никогда не ссорились, у вас все было так хорошо…

— Да, все было хорошо, — повторил Андрей. — И в один прекрасный день Вера сказала, что больше не может со мной жить, забирает Ленку и возвращается к родителям.

— Но почему? — недоумевала она. — Почему она не может с тобой жить? Ты что, бил ее, плохо обращался, ревновал, денег не давал? Что ты мог сделать такого, после чего с тобой стало невозможно жить?

— Я не знаю, — вздохнул он. — Ты знаешь меня почти сорок лет, ты прекрасно понимаешь, что я никогда не подниму руку на женщину и не буду плохо с ней обращаться, ты знаешь, что я не ревнивый и не жадный. Ну скажи хоть ты мне, чем я мог так провиниться, чтобы со мной невозможно было жить.

— А Вера сама что говорит?

— Говорит, что я очень хороший человек, честный и порядочный, добрый и щедрый, но жить со мной невозможно. Я тебе дословно передаю то, что она мне сказала, никакой отсебятины. В общем, — он набрал в грудь побольше воздуха и развернулся к Любе всем корпусом, — я тебе это сказал не для того, чтобы ты меня жалела, а просто чтобы объяснить, почему я сегодня так рано еду из офиса. Ну и заодно чтобы ты знала, что мы с Верой разводимся.

— А Родик знает?

— Знает, я ему сегодня утром сказал. Но я хотел, чтобы ты узнала об этом от меня, а не от Родика. Так полагается между старыми друзьями. Вера забирает Ленку, теперь я смогу видеть ее очень редко. Мне придется пожертвовать своими отцовскими чувствами, чтобы сохранить позицию.

— Какую позицию? Ты о чем?

— Я о самоуважении, Любаша. Я мог бы упираться, унижаться, просить, умолять, обещать, что больше так не буду, хотя видит бог — я не знаю, как именно, я мог бы не давать Вере развод, начать судиться за право оставить дочь себе, пригрозить бросить Веру без копейки и без помощи — я много чего мог предпринять, чтобы не приносить эту жертву, но в результате я утратил бы преимущества своей позиции — я утратил бы право уважать самого себя. Но это я так, к слову о нашем споре по поводу шахмат. Так что ты еще подумай над моими словами, в них есть рациональное зерно.

Он завел двигатель и стал поворачивать в арку. Возле подъезда он остановил машину, помог Любе вытащить из багажника и с заднего сиденья пакеты и донес до лифта.

— Может, тебе помочь до квартиры дотащить? — предложил он.

— Не нужно, Андрюша, спасибо. Дальше я сама. Ты поезжай.

Он молча кивнул и пошел к двери, ведущей на улицу.

— И не забудь, — крикнул он, пока Люба заносила пакеты в лифт, придерживая дверь ногой, — сразу после твоего отпуска ты начинаешь заниматься вождением и ходить в автошколу, а на юбилей Родька подарит тебе машину. Это будет правильно во всех отношениях!

— Хорошо! — со смехом откликнулась Люба.

Разумеется, ни в какую автошколу она ходить на собирается и с инструктором заниматься не будет. И не нужна им вторая машина. Пусть лучше Родик пересядет с «Жигулей» на иномарку, давно пора, а то машинка совсем старенькая, вся сыплется, больше ремонтируется, чем ездит. Никогда Люба не сядет за руль, никогда! Она лучше на метро поездит и на автобусе, так спокойнее и привычнее. Но какой же Андрюшка настойчивый! И всегда уверен, что только он один знает, как должно быть, как правильно. Может, Вера поэтому от него ушла?

Дома никого не было, и Люба постаралась как можно быстрее унести пакеты из прихожей в комнату и в беспорядке засунуть в чемодан, который тут же положила на антресоли. Завтра, когда Леля и Коля уйдут, они с Родиком разберут все вещи и сложат, как полагается. Впрочем, Коля может вообще не прийти ночевать, а Леля вовсе не обязательно уйдет куда-нибудь, после окончания института она так и не нашла работу. Переводчики с английского требовались всюду, и российский бизнес наращивал отношения с зарубежными партнерами, и издательства, вплоть до самых мелких, с удовольствием печатали переводную английскую и американскую литературу, но Леле это было не по душе, от детективов ее тошнило, от бизнеса мутило, ей хотелось заниматься переводами поэзии, но на поэзию спрос в середине девяностых был ох как невелик, а опытных переводчиков старой школы оказалось для столь маленького спроса более чем достаточно. Леля ходила в Библиотеку иностранной литературы, проводила целые дни на одной из кафедр факультета, который закончила, встречалась с другими любителями английской поэзии — в общем, вела полууединенный-полубогемный образ жизни.