ГИТЛЕР, Inc. - Гвидо Препарата

Рычаги управления современными демократиями приводят­ся в движение не министерствами, а воротилами финансовой сети. Финансовая мощь капиталистического режима рушится ровно в тот момент, когда портфель инструментов ее обеспече­ния — облигации, государственные ценные бумаги, дебентуры, наличные средства и все подобные титулы собственности — пе­реходит в иностранные руки... Такая тотальная конфискация, которая подорвала бы власть и могущество германских празд­ных собственников, условиями Версальского договора не пре­дусматривалась, и это было неслучайно. Таким образом, приро­да версальских дипломатических ухищрений выявила, что «государственные деятели победивших держав приняли сторо­ну германских праздных собственников и выступили против подчиненного им населения» (144).

Отсюда следует, что все положения договора, касавшиеся разоружения и компенсаций, будут саботироваться под прикры­тием дипломатического суесловия и пустопорожних перепалок, которые должны будут стать столь длительными и невразу­мительными, чтобы вызвать отвращение ни о чем не подозрева­ющей публики, каковая неизбежно должна потерять всякий интерес к этому предмету. Действительно, скоро мы увидим*,

* См. главу 3.

как Германия начала всерьез перевооружаться с тайной помощью России уже в начале двадцатых годов, в то время как уже к 1932 году бремя репараций станет «очень незначительным» (145). «В действительности, — заключает Веблен, — меры, кото­рые были до сих пор приняты во исполнение временных условий этого мирного договора, придают налет фантастичности карти­не, нарисованной господином Кейнсом по этому поводу» (146).

В целом тезис Веблена был, конечно, неверен: чего либе­ральные режимы Запада всегда опасались меньше всего, так это именно большевизма, который они втайне вскармливали и пестовали с его первых младенческих шагов, то есть с весны 1917 года. Веблен до конца твердо верил, что именно Германия была виновна в развязывании войны, когда в действительнос­ти, как было показано в предыдущей главе, прусский рейх был одурманенной жертвой мощнейшей осады, целиком и полностью срежессированной в Англии.

Что же касается заключительного рассуждения, то судьба германского финансового капитала, хитроумно включенного в международную валютную систему, обернулась катастрофиче­ской гиперинфляцией 1923 года*,

* См. главу 3.

оказалась куда более извили­стой, нежели мог предвидеть Веблен в 1920 году, хотя оконча­тельный вывод и попал точно в цель.

Но в том, что касалось заговорщической сути Версальского договора, Веблен оказался истинным провидцем: он высказал три мнения: (1) духовно Германия склонна к периодическим рецидивам зловещего сверхъестественного фанатизма; (2) мо­шеннические репарации были придуманы только лишь для того, чтобы как можно больнее ударить простых немцев; (3) династические германские бездельники, то есть истинные правители страны, были союзниками полностью избавлены от каких бы то ни было карательных санкций. Отсюда Веблен мог вывести, что Версальский договор заключал в себе слож­ную манипуляцию положением Германии — манипуляцию, в результате выполнения которой следовало ожидать движе­ния, воодушевленного «свирепой мегаломанией», движения, призванного (1) использовать народное недовольство, прово­цируя и разжигая внутри страны радикализм, и (2) достигнуть под знаком военных приготовлений и развязывания войны взаимопонимания с капиталистическими и военными элита­ми. Острие атаки будет очень удобно направлено против зара­нее избранного врага — против большевизма. В обзоре Веблена предсказан приход нацизма как вылепленного по заранее заготовленному сценарию избавителя обездоленных и уни­женных немецких народных масс и как созданного Европой антикоммунистического бастиона. Версаль был неописуемой фальшивкой, жуткой фальсификацией. Таким образом, Веб­лен пророчил (ни больше ни меньше) (1) религиозную при­роду нацизма, (2) реакционное появление гитлеризма и (3) операцию «Барбаросса», германское вторжение в Россию 22 июня 1941 года (выражаясь его словами: «подавление Со­ветской России», «Германия... как оплот против большевиз­ма»), более чем за двадцать лет до того, как эти события про­изошли в действительности.

Версальский договор отнюдь не был жалкой невнятицей или, скажем, «катастрофой наивысшего разряда» (137), во что не пе­реставая, изо всех сил старались уверить поклонников Кейнса; Версальский договор не был случайной прелюдией Второй ми­ровой войны, он был ее осознанным планом.

Если бы все эти романтические истории о большевизме не затуманивали взор Веблена, то этот благородный северный Дон Кихот разглядел бы, что Версаль нацелен не на Москву, а на са­му Германию; нацелен, говоря другими словами, на разжигание колоссального пожара, в огне которого Германия, снова зажа­тая с двух сторон фронтами, будет выжжена дотла и разделена надвое как раз по разделительной линии — что и случилось в итоге Второй мировой войны.

Часть 3

«Таяние» Германии и геополитическая корректность «Майн Кампф». От Капповского до пивного путча; 1920-1923 годыС незапамятных времен варвары становились таковыми в еще большей степени под влиянием прилежных занятий наукой и даже усиления рели­гиозности... Очень трудно это выговорить, но я обязан так поступить, ибо это правда. Я не могу представить себе народ, более разорванный изну­три, чем немцы. Вы видите ремесленников, но не людей; мыслителей, но не людей; священников, но не людей; хозяев и слуг, молодых и семейных, но не людей. Не напоминает ли это вам ноле битвы, на котором в полном беспо­рядке разбросаны отрубленные руки и ноги, а песок равнодушно впитыва­ет живую кровь?..

Фридрих Гёльдерлин. «Гиперион» (1)

Но однако, я тоскую по Кавказу!.. Давным-давно мне сказали, что народ наших праотцев, — германские племена безмятежно спускались по берегам полуденного Дуная и достигли Черного моря, встретившись там с детьми Солнца, искавшими тени... Некоторое время они стояли маша, а потом в знак дружбы протянули друг другу руки.

Фридрих Гёльдерлин. «Переселение» (2)

Эрцбергер: в одиночку против инфляции

Выращивание нацизма началось после ратификации Версальско­го договора. За бутафорским республиканским фасадом Веймара происходила медленная реорганизация правых реакционных сил: они открыто высказывались на страницах националистиче­ской прессы, устрашая левую оппозицию яростью безработных хулиганов, которым консерваторы потворствовали и покрови­тельствовали. Приняв веймарский режим, каковой наделе был игрушечным правительством, посаженным в кресло союзника­ми, за вполне пригодный к делу политический эксперимент, ка­толический политик Матиас Эрцбергер относился к дутой рес­публике как к очень хрупкому организму, который, как он верил, можно и должно оздоровить, не подозревая, насколько тяжела и опасна эта задача. Оказавшись в кресле марионеточно­го министра финансов, он попытался в 1919 году обложить эли­ту большими налогами, надеясь таким способом уменьшить риск надвигавшегося инфляционного взрыва, обусловленного громадным государственным долгом, накопленным Германией в результате непомерных военных расходов предшествующих лет. Эрцбергера сначала оклеветали, потом предостерегли и в конце концов в 1921 году убили. Выращиванию гитлеризма на первых порах угрожали решительные сторонники старого порядка — армейские генералы и бывшие высокопоставленные правительственные чиновники рейха, — которые желали реани­мировать монархический союз Центральной Европы и России (1920 год). Нацизм находился тогда в эмбриональной стадии своего развития, и такого поворота событий он бы не пережил: раздраженные роялисты в армии мечтали вернуться к былым временам; для монархистов были характерны взгляды, не имев­шие ничего общего с нацистскими. Англия отрядила Игнаца Требич-Линкольна, прожженного спеца по противодействию мятежам и дезинформации, на то, чтобы выявить, расстроить и выжечь все монархические заговоры против Веймарской рес­публики. В это время, в 1921 году, в политику с головой окунает­ся влиятельный промышленник Вальтер Ратенау, обуреваемый все той же идеей до предела обложить налогами богатых, чтобы тем самым спастись от положений Версальского договора, но его точно так же (как Эрцбергера) опорочили дома, а во внеш­ней политике склонили к ратификации «секретного» и на пер­вый взгляд странного пакта о русско-германском сотрудничестве (1922), пакта, согласно которому два «европейских изгоя» нача­ли серьезно сотрудничать в военной области, и сотрудничали до тех пор, пока в 1941 году не вцепились друг другу в глотку. Еще до того, как Матиас Эрцбергер успел всего лишь пощупать фи­нансовые держания германских частных собственников, эти по­следние обналичили свои сертификаты военных займов и пере­вели выручку в заграничные банки, уменьшив тем самым финан­совое богатство страны. Пока богачи погашали свои казначей­ские векселя, а правительство покупало иностранную валюту для выплаты репараций, рейхсмарка стала быстро обесцениваться, — так произошла «внешняя дискредитация» германской валюты. Исходя из этого положения, для того чтобы поддержать на плаву платежную систему, рейх принялся в ускоренном темпе одалживаться у самого себя, продавая внутри страны раз­бухающую массу правительственных облигаций (1921 год). Крат­косрочные государственные заимствования росли до тех пор, пока в буквальном смысле слова не взорвались в 1923 году под давлением прекращения покупки и массового погашения обли­гаций бывшими подписчиками. Оба эти непредвиденные прави­тельством обстоятельства вынуждали Центральный банк пре­вращать облигации в море ничего не стоивших банкнот. В результате 1923 год едва не ознаменовался распадом герман­ского общества: в этих бедственных обстоятельствах новорож­денная нацистская партия сделала первую попытку захвата влас­ти в ходе пивного путча в начале ноября. Путч провалился, но нацистская тварь, хотя пока и незрелая, оказалась многообещающей: на поверхности политической жизни явилось — отме­ченное бурным англофильством и охваченное фанатичной, бес­предельной ненавистью к СССР, который Гитлер воспринимал как порождение еврейской подрывной деятельности, — новое движение, которое могло оказаться не чем иным, как британ­ским кандидатом на роль поджигателя русско-германского кон­фликта, предсказанного Вебленом в 1920 году.