ГИТЛЕР, Inc. - Гвидо Препарата

Оба эти человека, хотя и разительно непохожие друг на дру­га, явились воплощением искусства возможного: многогранные личности, одаренные и гибкие — в интеллектуальном и светском плане — настолько, что впали в грех тщеславия, вообразив, что могут направить мир в любое нужное им русло. Каждый из них воображал, что способен изменить трагическую судьбу Герма­нии; если говорить более конкретно, то они думали, что смогут перехитрить Британию и обыграть ее в этой игре, превратив Веймар в работоспособный инструмент политики, — именно по­этому история их и запомнила. Их самопожертвование оказа­лось неоправданным и ненужным, но весьма показательным в том, что касается зарождения и созревания нацизма.

Матиас Эрцбергер, депутат рейхстага от католического цен­тра, обладавший неукротимой энергией, начал политическую карьеру в первом десятилетии двадцатого века с расследования скандалов, связанных с имперской колониальной политикой (хищения, жестокое обращение с туземцами, раздутые счета за правительственные заказы и т. д.); обнародованные Эрцбергером факты привели к отставке директора колониальной адми­нистрации и его молодого секретаря Карла Гельфрейха. Этот последний тем не менее впоследствии стал играть не послед­нюю роль в германской политической жизни, питая смертель­ную ненависть к Эрцбергеру (12). Подобно большинству своих современников, Эрцбергер был воплощением диссонирующей немецкой двойственности, открытой в свое время Вебленом, а именно смеси шовинизма и прогрессивных чаяний. Во имя «возможного» Эрцбергер смирился с невозможностью выиг­рать войну: в 1914 году он выступал в ее поддержку и требовал аннексий; всего два года спустя он активно участвует в бесчис­ленных зарубежных миссиях, пропагандируя мирные предло­жения, инициированные Ватиканом. Когда все попытки такого рода закончились неудачей, ничуть не напуганный этим Эрц­бергер, всегда бывший прагматиком, добровольно согласился на роль генеральского козла отпущения и, как уже было сказа­но, принял непосредственное и решающее участие в заклю­чении перемирия (ноябрь 1918 года) и Версальского мирного договора (июнь 1919 года). Пока консерваторам приходилось считаться с тщеславием Эрцбергера, чтобы пользоваться его изумительным искусством достижения паллиативных решений, однако в душе они с презрением относились к его растущим ап­петитам к решению насущных практических задач, тем более что теперь эти решения покушались на «национальную честь». Так Эрцбергер, не желая видеть последствий, добровольно и не без коварного политического расчета стал символической фи­гурой, воплощением всей массы так называемых ноябрьских преступников, которых немецкие реакционеры обвинили в на­несении Германии предательского удара в спину. После Версаля один из демократов предупредил его: «Сегодня мы еще нужда­емся в вас, но через несколько месяцев... мы от вас избавимся» (13). Это было зловещее предостережение, но Эрцбергер само­уверенно его проигнорировал.

В июне 1919 года Эрцбергер стал министром финансов во втором правительстве Веймарской республики. В своей первой речи, произнесенной им в этом качестве в следующем месяце на заседании Национальной ассамблеи, он обрисовал текущие фи­нансовые проблемы Германии. К концу войны расходы Герма­нии составили 160 миллиардов марок; эта сумма почти вдвое превосходила годовой доход к концу 1918 года. Эти расходы бы­ли покрыты долгосрочными долговыми обязательствами на сумму более 98 миллиардов марок — это была основная часть го­сударственного долга, военный заем (die Kriegsanleihe), — а 47 миллиардов марок правительство получило за счет кратко­срочных государственных облигаций; ничтожный остаток со­брали в виде налогов (14).

Военный долг являет собой превосходный образчик безумия современной монетарной системы: в данном случае немецкое общество задолжало «самому себе» сумму, вдвое превышавшую его доход и растраченную на мероприятия, не дающие никакой отдачи. Частные лица стали обладателями прав собственности, уже распыленной в проигранных сражениях; люди упрямо на­зывали это богатством, надеясь выгадать свой интерес хотя бы в течение многих следующих лет.

Мало того, Эрцбергер детально разобрался и в том, кто кому и сколько должен. Более 90 процентов взносов по облигациям военного займа*

* Общее число подписчиков поенного лайма составило № миллионов человек.

поступили в казну от «маленьких людей» и были весьма скромны: они составили четверть общего объема зай­ма. Это означало, что на долю оставшихся 10 процентов подпи­счиков (четырех миллионов из тридцати девяти), то есть на долю богатых и очень богатых людей, приходились оставшиеся 75 миллиардов марок — не говоря о квоте богачей в краткосроч­ных заимствованиях (15). Из этих четырех миллионов богатых инвесторов приблизительно половина обеспечила четверть объема Kriegsanleihe. Такое разделение инвесторов позволило

выделить в самостоятельную группу самых богатых людей Гер­мании, праздных собственников. Выходило, что 5 процентов подписчиков обеспечили поступление половины всей суммы займа. Таким образом, анализ военного долга подтвердил, что до и после войны в Германии существовала элита численностью около трех миллионов человек, распоряжавшаяся более чем по­ловиной всех ресурсов страны (16). Это был высший, невиди­мый глазу класс Германии, прикрытый и защищенный архитек­торами Версальского договора от всяческого убытка и ущерба в надежде, что в нужное время этот класс будет финансировать и поддерживать антибольшевистское движение.

Для защиты интересов мелких инвесторов Эрцбергер по­началу клялся объявить финансовый крестовый поход, имев­ший целью обеспечение регулярного возмещения доли, то есть дохода с ценных бумаг для их законных владельцев. В сумме стоимость этих ценных бумаг оценивалась в 160 миллиардов ма­рок, а это означало, что на государственный бюджет ежегодно ложится дополнительная нагрузка в 10 миллиардов марок. Сле­довательно, теперь возникал следующий вопрос: кто будет опла­чивать эту долю? Как это обычно случается, деньги было реше­но взять из зарплат рабочих и отчасти из доходов среднего класса, на которых — на рабочий и средний класс — правитель­ство возложило основную часть налогов, из коих государствен­ные рантье — специалисты по стрижке купонов — получали нео­граниченный поток незаслуженных и незаработанных доходов, их еще называют рентой (то есть деньги, получаемые ни за что)*.

* Эта система продолжает функционировать и по сей день.

Тяжелый удар, который такое обложение наносило низ­шим слоям немецкого общества, побудил Веблена рекомендо­вать безусловное списание военного долга в целом, чтобы тем самым сократить доходы германской элиты, а сэкономленные таким образом деньги направить на реконструкцию опустошен­ных войной областей.

Но союзники — с заранее обдуманным намерением — даже не коснулись вопроса военных долгов, и Эрцбергер решил прибег­нуть к нестандартным мерам. Он объявил о своем намерении ре­шительно пересмотреть основы фискальной системы, центра­лизовать ее, и вместо того, чтобы заставлять низшие классы потеть ради прибылей элиты, он оставил их в покое и гаранти­ровал представителям Mittelstand (среднего класса) бесперебой­ный поток ренты за счет праздных элитарных собственников, которых он предлагал обложить высокими налогами. По сути, план был очень простым: одним ударом он смог бы резко увели­чить налогообложение больших состояний и вынудить богатых оплачивать эти налоги векселями военного займа, если бы они того пожелали. Получив эти векселя и сертификаты, правитель­ство рейха могло бы немедленно их уничтожить. Это был, конеч­но, кружной путь, который, по мысли автора, должен был заста­вить абсентеистов продать векселя за бесценок. Таким способом Эрцбергер надеялся понемногу выпустить пар раздутого долга — то есть отлить из кувшина воду, пока она не затопила рынок...

В те дни ни такой образцовый поборник достижимого, как Эрцбергер, ни кто-либо другой не обладали достаточным воображением для изыскания способа, каким Веймарская республи­ка могла бы обслужить долг в 160 миллиардов марок при одно­временном трансферте репараций и обеспечении выплат по новым социальным обязательствам республики.

Сидя в берлинском министерстве финансов, штаб-квартире стремительно обновленной и максимально эффективной сети фискальных сборов, Эрцбергер обрушил на голову элиты лави­ну новых сборов. Абсентеисты стали мишенью финансовых взыскании пяти типов: двойной налог на военные прибыли, то есть на собственность и доход; большой налог на наследство; налог на роскошь (на потребление); и, наконец, самый главный сбор — печально известный Reichsnotopfer («пожертвования на экстренные нужды рейха»). Новые директивы были под­креплены подзаконными актами, призванными блокировать бегство капиталов, и современными инновациями налоговых платежей из этого источника при введении налоговых скидок для зарплат наемных работников» (17). Министр финансов объявил, что «в будущем Германия будет избавлена от богатых» (18). Короче говоря, Эрцбергер совершил политическое само­убийство.