Эта сильная слабая женщина - Евгений Воеводин

Он устал.

Эта усталость накапливалась годами, с того очень далекого года, когда мальчишка похоронил в степи отца и повел стадо… Оборачиваясь на прошлое, он думал: не слишком ли много для одного человека? Война, и контузия, и проголодь, и эта бешеная учеба, и потери (Сережа Чукалин умер накануне защиты диссертации, не выдержало сердце), и годы одиночества, и работа, работа, работа, и трудные времена с Леночкой, а теперь вот все, конец, разрыв, дальше тянуть нельзя… Поэтому Любовь Ивановна показалась ему спасением от всего тяжкого, что к пятидесяти годам измотало, измучило его до этого предела, за которым не виделось уже ничего… Короткие месяцы счастья с Леночкой — не маловато ли для целой жизни? Здесь, у Любови Ивановны, ему было легко и спокойно. С удивлением и, пожалуй, недоверием он ощущал в себе это ровное чувство наконец-то наступившей душевной  т и ш и н ы  и спрашивал себя: ну, что ты, счастлив сейчас? Ответа не было… М н е  х о р о ш о, — доносилось откуда-то. — И  м н е  н у ж н о  т о л ь к о  э т о — п о к о й. Наверно, смешно в полсотни лет говорить о пылкой любви…

Она очень славная, добрая, ласковая женщина, но вряд ли она тоже любит меня. Просто потянулись друг к другу две измотанные одиночеством души. А любила она только мужа, она и сейчас продолжает жить воспоминаниями о нем, — что ж, воспоминания не выкинешь, не спрячешь в шкаф. Пусть будет так. Лишь бы все было спокойно… Я заслужил право на эту тишину и этот покой!

13

Совершенно неожиданно Туфлин ввел для группы Якушевой еженедельные отчеты, и Любовь Ивановна могла лишь догадываться, почему это было сделано. Видимо, где-то  т а м  Туфлина несколько раз спросили, как движется работа, а он не смог ответить, — нет, не ответить, а  о т р а п о р т о в а т ь, — вот и весь секрет с этими отчетами каждую пятницу.

Впрочем, нет худа без добра. Теперь волей-неволей Туфлину пришлось самому вникать во все мелочи, а это означало хорошую помощь — что ни говори, а опыт у него дай бог, и знаний тоже не занимать. На первом же отчете, когда Любовь Ивановна сказала, что при измельчании аустенитного зерна крупные зерна все-таки нивелируют и прочность не реализуется, Туфлин заметил:

— Я не очень-то верю вашей доморощенной технике. Вполне возможен неравномерный нагрев. Добейтесь, чтобы опыт был чистым и попробуйте на несколько порядков меньше.

Теперь он появился в ЭТК, чего не было прежде (если не считать того обхода с Плассеном), и стоял возле установки, когда Любовь Ивановна и Ухарский проводили очередной опыт, — стоял, ни во что не вмешиваясь, и только уходя коротко бросал: «Сделайте металлографию — принесите, пожалуйста, мне». Так продолжалось около месяца. Двенадцать последних образцов дали в общем-то хорошие показатели и на удар, и на вязкость.

Как раз в эти дни Любови Ивановне позвонил из Придольска Маскатов. Позвонил не в институт, а домой, в выходной день, — это удивило ее. Звонить вечером, в выходной, чтобы узнать, как дела, и заодно сообщить, что их высокочастотная установка принята комиссией?!. Она коротко рассказала Маскатову о последней серии опытов, и тот возмутился:

— Неужели вы не могли сразу позвонить мне? Это для вас — дело неторопливое, а для нас неторопливость хуже ножа острого! Приезжайте!

Она засмеялась. Как все просто! Нет уж, вы закажите разговор с Туфлиным, а я всего-навсего старший инженер и этих вопросов не решаю. Она не обиделась на Маскатова за его резкость. Его можно понять. После этой аварии на трассе завод начал выпускать трубы с утолщением, и конечно же — сразу нехватка металла, завод лихорадит, все неприятности валятся в первую очередь на головы директора и главного инженера.

Слышимость была плохой, и Маскатову приходилось кричать в трубку:

— Любовь Ивановна, мы не можем ждать, когда вы совершите переворот в науке. Сколько у вас уже получилось? Прочность шестьдесят и удар пять? Так вот, для вас это, может быть, мелкая монетка, а для нас целое состояние! Если все перевести в новый класс, мы будем экономить на тонне рублей десять, а у нас выпуск — сто сорок тысяч тонн. Это вы понимаете? Конечно, я сейчас же буду звонить Туфлину и требовать, чтобы вы немедленно приехали!

Ей очень не хотелось ехать. За эти несколько месяцев неожиданно перевернувшейся жизни, когда все в ней самой стало казаться совершенно новым, — за эти несколько месяцев она успела свыкнуться с мыслью, что дня не может прожить без Дружинина. Если он задерживался, Любовь Ивановна прислушивалась к стуку лифта, то и дело порывалась позвонить в институт, — и само ожидание было сладким, томительным и почему-то тревожным одновременно. Она не задумывалась над тем, что же это. Поздняя любовь? Как бы сказал Долгов: «Всегда надо успевать хотя бы на последний поезд». Она не задумывалась и над тем, любит ли ее Дружинин. Главное, что она любит его. Она могла повторять про себя эти слова, прислушиваясь к ним, как люди прислушиваются к забытой мелодии, с тем смешанным ощущением удивления и радости, которое свойственно, пожалуй, лишь молодому чувству. Но ее любовь не была восторженной и поэтому способной на необдуманные поступки. Наоборот! Сейчас Любовь Ивановна обретала полное спокойствие: нелегкое прошлое уже отодвинулось, а будущее казалось ровным и прочным.

В один из вечеров, когда Дружинин задержался в институте, она оделась и, как прежде, одна пошла в Дом ученых — на фильм. В большом зале было малолюдно. Тускло горел свет; внизу, в первых рядах, возились мальчишки, спихивая друг друга с хороших мест. Время тянулось медленно, фильм все не начинали — видимо, хотели продать побольше билетов. Вдруг Любовь Ивановна услышала позади себя знакомый голос: Ухарский!

— У вас, Дашенька, еще много школьных представлений, — небрежно говорил Ухарский. — Если вы познакомитесь с поэтом, то наверняка спросите его о вдохновении, правда? А ученого о наитии свыше… Ну, как же иначе! Архимеду достаточно было забраться в ванну, а Ньютону увидеть падающее яблоко, чтобы открыть великие законы!

— А разве не так? И ванна была, и яблоко.

— Может быть. Но наука, Дашенька, это труд. Еще Монтень говорил, что наука — дело очень нелегкое.

— Я не думаю, что легкое.

— Умница! — хмыкнул Ухарский. — Правильно думаете. А я вот спрячусь за еще одну цитату.

— Боитесь, что без цитаты я вам не поверю?

— Поверите, но Бульвер-Литтону больше. Так вот, он говорил, что наука — это океан, по которому одни перевозят слитки золота, а другие удят в нем сельдей.

— Разумеется, вы возите слитки? — ехидно спросила девушка, и Любовь Ивановна еле удержалась, чтобы не фыркнуть. Ну и язычок!

— Нет, — ответил Ухарский. — Кто-то ведь должен и селедку ловить, Дашенька.

Любовь Ивановна обернулась и встретилась с ним глазами. Конечно, он понял, что она слышала этот разговор. Но Ухарский не смутился — взгляд у него был незнакомый, печальный, и улыбка оказалась вымученной.

— Феликс? — сказала Любовь Ивановна. — А я-то сижу и думаю: какой знакомый голос!.. — Все это получилось у нее фальшиво. — Сегодня я забыла вам сказать, что нам придется ехать в Придольск.

Невольно она поглядела на девушку. Молоденькая, курносенькая, хорошенькая… Вот — вздернула бровки, надула губки и повернулась к Ухарскому:

— В Придольск? Вы же вчера говорили…

Ухарский перебил ее:

— Как раз это и называется ловить селедку, Дашенька.

Должно быть, ему не хотелось, чтобы Любовь Ивановна знала, о чем он говорил вчера своей знакомой…

На этот раз Придольск показался Любови Ивановне совсем иным — более чистым, даже нарядным, — и она не сразу поняла, что таким его сделала зима. Снег скрыл серые краски стандартного города, и хотя здесь днем вовсю звенела капель, зима еще держалась прочно.

Ухарский кривил губы: тут он был впервые, и Придольск ему не нравился. «Еще один бесцветный муравейничек», — сказал он. Любовь Ивановна спросила, не хочет ли он, чтобы здесь были Эрмитаж или МХАТ, и Ухарский пожал плечами. Раньше, конечно, он непременно полез бы в спор. Любовь Ивановна подумала, что за последнее время Ухарский заметно переменился. Хотя бы тот, нечаянно подслушанный разговор в Доме ученых: «Наука это труд…» Понял наконец или распушил перья перед хорошенькой девушкой? Пожалуй, понял. И работал он действительно много, и, когда Туфлин как бы вскользь спросил ее на днях: «Как Ухарский?» — она ответила спокойно: просто молодчина! Туфлин покивал, будто ждал именно такого ответа.

Этот приезд был совсем другим еще и потому, что на вокзале их ждал Маскатов, повез в гостиницу, где уже были заказаны номера, и, прежде чем ехать на завод, они позавтракали в гостиничном ресторане. И все это время Любовь Ивановна чувствовала, как напряжен и нетерпелив главный инженер и каких усилий ему стоит сдерживать это нетерпение.