Страшные сказки Бретани (СИ) - Елисеева Елена

— Это вы… Вы исцелили меня! Но как…

— Да, это я, — лицо Эжени стало смертельно бледным, и виной этому был не только свет луны. Она дрожащими руками стянула свой серый плащ и протянула Катрин — та закуталась в него, будто только сейчас осознав, что сидит на холодной земле совершенно раздетая. Она оглядела поляну, словно лишь теперь заметив Леона, вздрогнула, плотнее закуталась в плащ, и зубы её застучали.

— Боже, здесь так холодно!

— Где ваша одежда? — Леон с удивлением для себя обнаружил, что способен более-менее связно говорить.

— Здесь, недалеко, — Катрин, шатаясь, встала на ноги, сын поднялся следом, цепляясь за её талию. — Но как вы здесь оказались? Оливье вас позвал?

— Нет, мама, клянусь! — он затряс головой.

— Нас никто не звал, мы сами обо всём догадались… точнее, мадемуазель де Сен-Мартен догадалась, — Леон кивнул в сторону девушки, при этом с тревогой взглянув на её бледное лицо. У Эжени был такой вид, как будто её вот-вот стошнит, и она всё ещё сидела на земле. Найдя в себе силы встать, Леон подошёл к ней и протянул руку, мельком заметив, что перчатка вся в крови, как, впрочем, и его плащ и штаны. Эжени молча оперлась на его руку и поднялась на ноги, при этом вся дрожа.

— И вы кому-нибудь рассказали? — слабым голосом спросила Катрин Дюбуа.

— Разумеется, нет! — Леон обернулся к ней, но тут же вновь отвёл глаза, опасаясь смотреть в распахнутый ворот плаща, и принялся отирать лицо, забрызганное кровью убитого охотника. — Мы на вашей стороне, мы мчались сюда, чтобы помочь вам…

— И вы помогли, — выдохнула Катрин, осторожно высвобождаясь из объятий сына и хромая к краю поляны. — Вы, господин Лебренн, спасли моего сына, а вы, госпожа Эжени, уж не знаю как, но спасли меня.

— Пожалуйста, оденьтесь поскорее, — полуобморочным тоном попросила Эжени. — Иначе вы простудитесь, и все мои усилия пойдут прахом. Вы ведь больше не оборотень и не неуязвимы…

Тёплое платье, накидка и обувь Катрин лежали, связанные в узел, в укромной ямке между кустов. Крестьянка быстро оделась (Леон и Оливье при этом отвернулись, Эжени же просто стояла, прислонившись к дереву и безучастно глядя в землю), с поклоном вернула плащ хозяйке, быстро заплела косу, спрятала её под капюшон и прижала к себе мальчика.

— Оливье, мой бедный Оливье! Неужели ты всё знал? Как долго?

— С конца весны, — неохотно ответил он. — Как-то раз ночью я не спал и увидел, что ты выходишь из дома. Я пошёл за тобой, потому что думал, что ты идёшь… ну, к мужчине, — даже в неверном лунном свете было видно, как покраснел Оливье. — Я дошёл за тобой до леса и там увидел… — он сглотнул. — Как ты превратилась и убежала в лес. А потом пошли эти слухи про волка-оборотня, и ещё маленькая Луиза потерялась… а потом к тебе пришёл Турнье, и я подслушал, как вы с ним разговаривали. Я хотел тебя спасти! — он снова прижался к матери.

— О Господи! — вздохнула та. — Глупый, глупый мальчишка! Зачем ты сегодня ночью сбежал из дома, ведь я приказала тебе сидеть с сестрой?

— Я хотел тебя расколдовать, — Оливье упрямо наклонил голову. — Я нашёл способ, услышал, как старики об этом шептались. Надо ранить оборотня в волчьем обличье, тогда он перестанет быть оборотнем, — он вытащил из сапога ножик с блестящим лезвием. — Я бы не сделал тебе сильно больно, правда!

— А старики не сказали тебе, что происходит с человеком, снимающим проклятье? — вскинулся Леон. — Что он может сам превратиться в волка, умереть на месте, умереть через год? Об этом ты не подумал? Каково было бы твоей матери, если бы ты упал замертво у неё на глазах?

— Чушь всё это, — мальчишка сердито дёрнул плечом и потупился, пряча ножик обратно в сапог.

— Вы уехали сюда подальше от Турнье, но он всё равно выследил вас и захватил Оливье в заложники, так? — Леон повернулся к Катрин. На Эжени он старался не смотреть, не думать о золотом свечении под её пальцами и быстро затягивавшейся ране, думать о чём угодно, только не об этом.

— Он напал на меня из-за дерева — я даже нож выхватить не успел, — буркнул Оливье, глаза его заблестели подозрительно ярко, и он зло вытер их рукавом. — Напал и потащил на поляну.

— Я услышала крик и сразу поняла: с моим мальчиком беда, — Катрин опустила голову. — Бросилась на голос, а там… Впрочем, вы всё сами видели.

— Но теперь ты расколдована? Скажите, она ведь расколдована? — Оливье с отчаянной мольбой заглянул в лицо поочерёдно матери, Леону и Эжени. Последняя наконец-то подала голос — он звучал глухо, лицо её было таким же бледным, но она уже твёрже держалась на ногах.

— Судя по тому, что ночь полнолуния продолжается, а вы приняли человеческое обличье, то да, вы расколдованы, — Оливье при этих словах бросился к матери, крепко обнял и прижался к её груди. — Но скажите, как вас так угораздило? Вы были укушены? Прокляты?

Катрин Дюбуа издала тихий звук, и Леон не сразу сообразил, что она смеётся.

— Нет, госпожа Эжени, всё намного проще. Прошлой осенью меня занесло на холмы дальше обычного — я собирала лекарственные травы и среди прочего нарвала множество маленьких цветов с коричневыми головками. Я никогда прежде не видела таких цветов. Они были колючие, я уколола палец и сунула его в рот. Наверное, тогда это и случилось. Когда я вернулась домой, они уже почернели, и я выбросила их в огонь. А в первое полнолуние после этого произошло моё превращение.

Катрин надолго замолчала и передёрнулась всем телом.

— Боже, как мне тогда было страшно! Я молила Бога избавить меня от этого проклятья, убить меня, думала сама наложить на себя руки, но кто бы тогда позаботился о моих бедных детях? В теле волчицы я ни разу не потеряла рассудка, но я так боялась, что это случится, что я растерзаю кого-нибудь из деревни… даже своих собственных детей! А бедная Луиза Мерсье… она так замёрзла, что почти не испугалась, когда я подошла к ней. Она умоляла не есть её и обещала накормить меня пирогом с бараниной, подумать только! — по лицу Катрин потекли слёзы. — Я облизала её лицо, свернулась вокруг неё и согревала всю ночь — что ещё я могла сделать? Под утро я отвела её на запах охотников, а сама убежала прочь. Кто же знал, что Абель Турнье заметит меня, рано утром выходящую из леса, и обо всём догадается!

Она закрыла лицо руками, не в силах больше сдерживать переполнявшие её чувства.

— Он говорил, что я только зря берегу свой мёд и не хочу поделиться с ним, что мне нужен мужчина, а ему — женщина, что мой муж давно остыл в могиле, и незачем мне строить из себя безутешную вдову. Потом, когда это не помогло, он заговорил по-иному. Что он выследит меня в полнолуние и подстрелит серебряной пулей, а на следующее утро расскажет всей деревне, как он охотился на оборотня, и они узнают меня по ранению. Что меня сожгут на костре, а детей моих отправят в приют, и Оливье придётся просить милостыню, а Элиза… Элиза… — она захлебнулась рыданием.

— Ну-ну, тише, всё ведь уже закончилось, — Леон, как обычно, испытывал неловкость, когда ему приходилось успокаивать плачущих женщин.

— Как вы догадались? — Оливье, по-прежнему обнимая мать, повернул голову с любопытством уставился на Леона.

— Давайте пойдём к вам, точнее, к вашей свекрови домой, а по пути я всё расскажу, — вновь заговорила Эжени. — Вы вся в крови, да и господин Лебренн тоже, а бедная Элиза никак не может уснуть.

***

Обратный путь из леса домой был более долгим, потому что на этот раз Ланселот и вороная кобыла не неслись галопом, а шли медленным шагом. Эжени сидела верхом на Ланселоте, Леон же уступил свою лошадь Катрин — та больше не была оборотнем, и вороная приняла свою всадницу совершенно спокойно. Сын Портоса и сын Катрин брели рядом: Леон вёл свою лошадь под уздцы, Оливье беспрестанно оглядывался, словно боялся, что Абель Турнье может воскреснуть и снова начать преследовать их.

Катрин Дюбуа поразилась, когда Эжени пересказала ей все свои умозаключения, приведшие её к выводу, что мать Оливье и Элизы является оборотнем. Женщина покачала головой, и тёмно-рыжие пряди при этом выбились из-под капюшона.