Легкий привкус измены - Валерий Исхаков

Но кому можно звонить с таким выражением лица? Подруге? Любовнику? Мужу? Или просто в прачечную - узнать, когда наконец будет готов заказ?

Из двух наиболее вероятных возможностей - прачечная и любовник - я выбираю ту, что мне интереснее: любовника. Любовник - нерадивый любовник, провинившийся любовник, отсюда и недовольство - должен был ждать у подъезда в назначенный час, но его там не оказалось. И вот она сама отпирает входную дверь и, не зажигая света в прихожей, не снимая шубы, проходит в комнату, усаживается в старое неудобное кресло у стола, набирает номер. Гудки, гудки, гудки... Ясно, что на службе его нет (домой звонить нельзя), но она застыла в каком-то бессмысленном ожидании - нет сил положить трубку, снять шубу и серую норковую шапку, хотя бы сесть поудобнее. Так и сидит на краешке кресла, вся подавшись вперед и вытянув красивую увядающую шею.

Красивую и увядающую, именно так. Увядающую красиво. Не всех женщин портят морщинки возле глаз и даже, страшно сказать, легкая дряблость кожи, особенно заметная в области шеи. Может, они и не красят их, но смягчают внешний облик. Что-то связанное с коэффициентом отражения, по-видимому. Свет рассеивается, не слепит глаза, можно дольше обычного смотреть на женщину, не уставая. Хочется смотреть и смотреть. Или протянуть руку и потрогать. Желательно предварительно потереть кончики пальцев пемзой или наждаком, чтобы отчетливее ощутить особенную бархатистость кожи. Но только губам дано воспринять ее незащищенность и доверчивость. Чаще всего это восприятие бывает обманчивым...

Итак, она сидит - напротив меня и в то же время в созданной моим воображением квартире, - чуть подавшись вперед, насколько позволяют законы композиции, вытянув красивую беззащитную шею. Рассеянно и недовольно разглядывает потолок, стены, обстановку в квартире. Все это, взятое по отдельности, вызывает в ней только презрение.

Уверен, впрочем, что ей всегда все не нравится. Все подвергается беспощадной критике, принципов которой не может понять никто. Убедительно уничтожив не совсем безукоризненное, но все же произведение искусства, она может тут же восхититься дешевой поделкой, балаганным фокусом, придурью шута, профанирующего собственное шутовство. И притом не терпит никакой солидарности, сходства мнений. Стоит вам поддакнуть, согласиться с ее убийственным мнением и тут же перспектива выворачивается наизнанку, черное становится белым, плюс минусом. А поддакнувший объявляется ренегатом и беспринципным.

Что касается обстановки, то я вряд ли стану оспаривать ее мнение. Обстановка мне действительно не удалась. Что делать: приходится творить впопыхах, буквально на коленке, сидя напротив нее в темноватом коридорчике спортивного комплекса, возле дверей сауны, не имея под рукой ничего, кроме дешевенького блокнота и авторучки. Может быть потом, позже, сидя дома за компьютером, я внесу в интерьер квартиры некоторые дополнения и исправления, которые благоприятно отразятся на впечатлении моей героини, пока же приходится довольствоваться малым: дешевые, местами ободранные обои, голые лампочки под потолком, рассохшийся паркет, скрипучая узкая тахта, на которой они занимаются любовью, - тахту пришлось буквально приколотить к полу, укрепить разными распорками, чтобы в один прекрасный момент не пришлось заканчивать любовную акробатику на полу. И эти жалкие, купленные по случаю и давно не сменяемые простыни... И беспородное мыло в ванной... И кухня, со сборной, словно в студенческом общежитии, где она когда-то познакомилась со своим мужем, посудой и вечно пустым, как желудок студента, холодильником...

Один лишь самодельный коврик со слонами над тахтой заслуживает, пожалуй, снисхождения, и, глядя на него, она не знает, чего ей больше хочется: унести коврик домой и повесить в спальне, чтобы вечером, лежа рядом с мужем, мысленно пребывать здесь, со своим любовником, или же наоборот - занимаясь любовью со своим любовником, глядеть на коврик и воображать, что рядом с нею ее единственный и несравненный муж.

4

Все.

Не дождалась ответа - ни от любовника, ни свыше.

- Ну и не надо! - негромко говорит она, неизвестно к кому обращаясь.

Пожалуй, все-таки не к любовнику. Потому что мысли ее о другом.

Ну и пусть будет сорок, думает она, это еще не конец. В сорок очень даже можно жить. Другие живут - и я, пожалуй, поживу, говорит она себе.

Но легкая гримаска недовольства вновь набегает облачной тенью и опровергает оптимистический смысл слов. И губы женщины на пороге сорокалетия беззвучно шевелятся, словно продолжая фразу: "Да, в сорок лет еще можно жить... но зачем?"

Это вечное "зачем?" отчетливо читается в ее глазах, когда она оглядывалась по сторонам, словно в поисках кого-то, отсутствующего здесь, кто мог бы дать ответ на этот довольно расплывчатый вопрос. Но никого нет рядом - только я сижу напротив, притворяясь, будто читаю книгу, а на самом деле исподтишка разглядывая ее и пытаясь прочесть ее мысли, но она не замечает меня, смотрит сквозь меня остекленевшим взглядом серо-зеленых глаз и не видит, и лишь голова ее время от времени чуть заметно дергается - всегда вправо и вниз. Но она этого не замечает.

5

Происходит все это, как я уже говорил, в небольшом подвальном спортивном комплексе, в коридоре у дверей сауны - я жду Виктора, который пригласил меня попариться в субботний день, женщина, ищущая ответа на вопрос "зачем", только что вышла из сауны и тоже ждет - ждет своего спутника: он пошел искать управительницу, с которой следует расплатиться.

Спутника я видел мельком, со спины, успел только заметить взгляд, которым проводила его женщина, и еще подумал тогда, что вряд ли это ее муж: уж больно ищущим, трепетным, если не сказать - влюбленным, был этот взгляд. Сорокалетние женщины крайне редко смотрят так на своих мужей. Жены чаще всего смотрят недовольно, иногда - со спокойной уверенностью законной обладательницы предмета любви, но почти никогда ищуще-влюбленно. Так можно смотреть на мужчину, который абсолютно свободен в своих проявлениях чувств и может в любой момент повернуться к женщине спиной. Повернуться и тут же напрочь забыть о ее существовании, которое он снисходительно замечает лишь тогда, когда женщина захватывает место прямо перед его глазами.

Мужчина нашел запропастившуюся управительницу, и они вместе идут по коридору к нам - она пересчитывает на ходу деньги, он прячет в карман пиджака бумажник, - и я могу наконец разглядеть его распаренное, довольное, совершенно заурядное, на мой взгляд, лицо. Единственное, что его отличает, так это ярко выраженное чувство собственного превосходства. И мне почему-то думается, что оно не наигранное, не напоказ, а присуще ему от природы - и именно этим объясняется и ищуще-влюбленный взгляд женщины, и то, как осветилось изнутри все ее лицо, едва только в конце коридора показался ее повелитель. Свечение усиливается по мере того, как повелитель подходит ближе, и я понимаю, что завидую ему, потому что именно таким светом должно озаряться ее лицо, когда они занимаются любовью.

И еще я думаю, что кем бы ни был этот самоуверенный повелитель, мужем или любовником, он не может быть тем, кого могла ждать эта женщина в чужой квартире. Тем она явно привыкла повелевать, а этот даже не попросит, прикажет: "Жди меня!" - и она будет ждать, верная и покорная Пенелопа...

Тем временем, подойдя к женщине, мужчина что-то говорит ей и проходит мимо, как бы предлагая ей идти следом, если хочет, - и свечение медленно, как бы нехотя угасает, пока она встает, застегивает тугие крючки шубы (один оторвался и упал, она с досадой поднимает его и сует в карман), поправляет перед зеркалом норковую шапку. Когда она поворачивается, вновь тенью мелькает на лице знакомая гримаска, и все тот же вопрос "зачем?" обозначается в ее глазах.

6

Еще минута, и эти двое уйдут из сауны - и из моей истории тоже. Я ведь ровным счетом ничего не успел узнать о них, не знаю даже, любовники они или муж и жена. И, разумеется, мне в голову не придет расспрашивать о них управительницу: ей как раз за то и платят, чтобы все видеть, но ни о чем не рассказывать, конфиденциальность гарантирована...

Но тут очень удачно врывается мой запоздавший приятель Виктор и первым делом бросается пожимать руку довольному повелителю. Женщине он кланяется почтительно, как малознакомой, однако хитрый прищур его цыганских глаз и кошачье подергивание черного уса подсказывают мне, что тут имеют место какие-то взаимные флюиды. Женщина, кажется, даже порозовела чуть больше, чем прежде, словно жар, исходящий от моего приятеля, оказался сильнее жара раскаленных камней в парилке. Повелитель же подчеркнуто не обращает на свою женщину никакого внимания и всецело поглощен малозначительным разговором с Виктором.

- Вы уже уходите?..

- А вы?..

- А как сегодня пар?..

Короткие фразы на пороге, вопросы, не требующие ответов, еще одно, теперь прощальное, рукопожатие, еще один поклон, чуть более подчеркнутый, чем первый, благодарная улыбка женщины, уверенная спина ее кавалера - и дверь закрывается за ними, они уходят. Но теперь это неважно, теперь они могут уходить сколько угодно, я уже поймал их, уловил в сеть своего профессионального интереса и, зная длинный язык моего приятеля, могу быть уверенным в том, что если и не вся их история, то хотя бы самая пикантная часть ее станет известна мне уже сегодня, сейчас, на раскаленном полке сауны, за накрытым скатертью столом в комнате отдыха, так что совсем им от меня не уйти никогда.