Юмор императоров российских от Петра Великого до Николая Второго - Арсений Александрович Замостьянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что делать? Деньги уже истрачены, и достать их, чтобы выкупить знак ордена, совершенно негде. Тогда Нарышкин обратился к камердинеру императора и каким-то чудом сумел растопить его сердце, чтобы тот дал ему на время праздника звезду императора. Камердинер выдал Нарышкину новую звезду с бриллиантами, которая стоила уже 60 тыс. рублей, но с клятвенным обещанием немедленного ее возврата сразу же после окончания приема.
Беззаботный обер-камергер явился во дворец при новой звезде, на которой сразу же остановил свое внимание государь. Александр тотчас приметил четыре очень крупных бриллианта, которые поразительно напомнили ему его собственную новенькую звезду. Император отозвал Нарышкина в сторону: «Вот странность, мой друг, вы носите звезду точь-в-точь такую, какую я недавно получил от моего ювелира». Нарышкин смутился, пролепетал нечто бессвязное и тем самым усилил подозрения Александра, который продолжал: «Не знаю, ошибаюсь ли я, но скажу вам прямо: полагаю, что это именно моя звезда. Сходство просто поразительное!»
Нарышкин сконфузился и поведал царю о своей проделке. Он был согласен на любую кару, но просил помиловать добросердечного камердинера. Александр тут же смягчился и милостиво ответил обер-камергеру: «Успокойтесь. Поступок ваш не настолько важен, чтобы я не умел его простить. Однако мне самому негоже уже носить этот орден. Право, остается подарить его вам — с условием, чтобы я вперед не подвергался подобным заимствованиям моих вещей». Вознагражденная находчивость — разве это не материал для анекдота?
«Страсть к путешествиям, мой друг!»
Но самым популярным объектом политических анекдотов был другой участник Венского конгресса — Шарль Морис де Талейран-Перигор. Он стал символом вельможной изворотливости и цинизма. «Вовремя предать — значит предвидеть!» — это крылатое изречение Талейрана в Советском Союзе нередко повторяли, не указывая автора. Ведь его произнес один из героев завоевавшей любовь зрителей кинокомедии «Гараж»…
Когда в Париже после реставрации Бурбонов собрали палату депутатов, это было жалкое зрелище. Бонапартистов удалили, и оказалось, что судьбу страны решают лучшие из худших… Кто-то воскликнул: «Разве может такой сброд спасти Францию?» Талейран на это заметил: «Кто знает? Ведь спасли же гуси однажды Рим…»
Талейран на Венском конгрессе
А Дмитрий Львович Нарышкин был дальним родственником Талейрана — по немецкой графской линии. На Венском конгрессе, в час отдыха, он спросил у знаменитого циника:
— Дядюшка! Скажите, чего, собственно, Наполеон искал в России?
Талейран, хладнокровно продолжая играть в карты, ответил:
— Страсть к путешествиям, мой друг, страсть к путешествиям.
И это была лучшая острота Венского конгресса.
Триумфатор
А теперь имеет смысл вернуться назад — во времена главного, решающего противостояния, в котором принял участие Александр Павлович.
Николай Лесков в «Левше» приметил, что царь Александр (в отличие от младшего брата) не слишком верил в русских людей. Ни одного из нашенских главнокомандующих он не воспринимал всерьёз — ни Каменского, ни Кутузова. Они казались ему отжившими староверами. Другое дело — Моро, Веллингтон, Бернадот. Им он готов был доверить спасение России от Наполеона, а с Кутузовым уживался вынужденно. Россия открылась ему только через несколько лет после Отечественной войны, по мере погружения в православие.
В 1808 году он писал своей сестре Екатерине Павловне, с которой всегда бывал откровеннее, чем с другими: «Бонапарт воображает, что я не что иное, как дурак. Смеется тот, кто смеется последний»… Их противостояние не могло завершиться перемирием или примирением. «Наполеон или я, я или он, но вместе мы не можем царствовать» — он всегда держал в уме эту максиму. Даже, когда считался союзником Франции.
Казалось, сломить Наполеона невозможно. Но в 1812 году Россия поднялась, продолжали в 1813 — и к весне следующего года поставила «безбожных французишек» на колени.
Фаворит императора Алексей Андреевич Аракчеев недолюбливал Ермолова. После сражения под Лютценом Аракчеев наклеветал императору Александру, будто артиллерия плохо действовала в этом сражении по вине Ермолова. Император призвал к себе Ермолова, в то время начальствующего артиллерией, и спросил, почему бездействовала артиллерия. — Орудия точно бездействовали, ваше величество, — отвечал Ермолов, — не было лошадей. — Вы бы потребовали лошадей у начальствующего кавалерией графа Аракчеева. — Я несколько раз, государь, относился к нему, но ответа никогда не было. Тогда император призвал Аракчеева и спросил, почему артиллерии не предоставлены лошади. — Прошу прощения, ваше величество, — ответил Аракчеев, — у меня самого в лошадях был недостаток. Тогда Ермолов сказал: — Вот видите, ваше величество, репутация честного человека иногда зависит от скотины.
Во время парадного въезда в Париж весной 1814 года император (между прочим, он въехал в столицу Франции на серой лошади, которую подарил ему в свое время Наполеон) перебросился несколькими фразами с одним из самых остроумных русских генералов — Алексеем Ермоловым.
«Ну что, Алексей Петрович, скажут теперь в Петербурге? — обратился он к Ермолову. — Ведь, право, было
