Что я видел. Эссе и памфлеты - Виктор Гюго

Я сейчас вам это скажу.

Эти законы, которых вы у нас просите, эти законы, которые вы вырываете у большинства, через три месяца вы заметите, что они неэффективны, да что я говорю, неэффективны? Усложняют ситуацию.

Можно предсказать, что на первых же выборах, которые вы попытаетесь провести, едва вы примените переделанное вами избирательное право, как это обернется поражением реакции. Вот что касается вопроса о выборах.

Что касается прессы, несколько разоренных или погубленных газет обогатят своими останками те, которые выживут. Вы находите, что газеты слишком раздражены и слишком сильны. Ваш закон будет иметь замечательный эффект! через три месяца вы удвоите их силы. Правда, вы также удвоите их гнев. (Возгласы «Да! да!». – Сильнейшее волнение в зале.) О, государственные мужи! (Смех в зале.)

Вот что касается газет.

Что касается права собраний – очень хорошо! народные собрания будут поглощены тайными обществами. Вы заставите вернуться в них тех, кто хотел их оставить. Последствия неизбежны. Вместо собраний в зале Мартель и в зале Валентино, где присутствуют ваши комиссары полиции, вместо собраний под открытым небом, где все волнения улетучиваются, у вас повсюду будут тайные очаги пропаганды, где все ожесточается, где любая идея обернется страстью, где то, что было лишь гневом, превратится в ненависть.

Вот что касается права собраний.

Итак, вас покарают ваши собственные законы, вы будете ранены вашим собственным оружием!

Принципы выступят против вас со всех сторон; гонения сделают их сильнее; негодование сделает их ужасными! (Движение в зале.)

Вы скажете: Опасность увеличивается.

Вы скажете: Мы нанесли удар всеобщему избирательному праву, и это ни к чему не привело. Мы нанесли удар праву собраний, и это ни к чему не привело. Мы нанесли удар свободе печати, и это ни к чему не привело. Нужно вырывать зло с корнем.

И тогда, увлекаемые непреодолимой силой, как несчастные одержимые, порабощенные самой неумолимой из всех логикой, логикой сделанных ошибок (возглас «Браво!»), под давлением рокового голоса, кричащего вам: Идите! Продолжайте идти! – что вы сделаете?

Я останавливаюсь. Я из тех, кто предупреждает, но я заставляю себя замолчать, когда предупреждение может показаться оскорблением. Я говорю сейчас только из чувства долга и с глубокой печалью. Я не хочу заглядывать в будущее, которое, быть может, уже слишком близко. (Сильное волнение в зале.) Я не хочу забегать вперед и выдвигать болезненные гипотезы касательно последствий ваших ошибок. Я останавливаюсь. Но я говорю, для добрых граждан ужасно видеть, как правительство вступает на хорошо известную дорогу, в конце которой разверзлась пропасть.

Я говорю, что мы видели уже много правительств, катящихся под уклон, но ни одного, поднявшегося обратно. Я говорю, что с нас, являющихся не правительством, а всего лишь нацией, довольно опрометчивости, провокаций, реакции, оплошностей, совершенных от избытка способностей, и безумия, порожденного избытком благоразумия! С нас довольно людей, которые губят нас под тем предлогом, что они нас спасают! Я говорю, что мы не хотим новых революций. Я говорю, что так же, как прогресс является благом для всех, революции уже не будут благом ни для кого. (Живое и глубокое одобрение в зале.)

О! Необходимо, чтобы это стало ясно всем! Пора покончить с бесконечными напыщенными речами, которые служат предлогом для всех действий против наших прав, против всеобщего избирательного права, против свободы печати и даже, как свидетельствуют некоторые случаи произвольного толкования регламента, против свободы парламентских выступлений. Что касается меня, я никогда не устану это повторять, и воспользуюсь для этого каждым удобным случаем, при нынешнем состоянии политики, если в Национальном собрании есть революционеры, то не с этой стороны. (Оратор указывает налево.)

Есть истины, на которых нужно всегда настаивать и на которые необходимо постоянно обращать внимание страны; в настоящее время сторонники абсолютизма – это анархисты; реакционеры – революционеры! (Возгласы слева «Да! да!». – В ассамблее царит непередаваемое волнение.)

Что касается наших противников иезуитов, этих ревнителей инквизиции, этих церковных террористов (аплодисменты), для которых девяносто третий год оказывается единственным возражением, приводимым в ответ на любой аргумент людям 1850 года11, вот что я имею им сказать:

Прекратите укорять нас террором и теми временами, когда говорили: Божественное сердце Марата! Божественное сердце Иисуса! Мы не путаем больше Иисуса с Маратом, как мы не путаем его с вами! Мы не путаем больше свободу с террором, как мы не путаем христианство с обществом Лойолы; как мы не путаем крест Бога-агнца и Святого Духа с мрачной хоругвью святого Доминика12; как мы не путаем божественного мученика на Голгофе с палачами Севенн и Варфоломеевской ночи, с теми, кто устанавливал виселицы в Венгрии, на Сицилии, в Ломбардии13 (сильное волнение в зале); как мы не путаем нашу религию, религию мира и любви, с этой отвратительной сектой, везде замаскированной и везде разоблаченной, которая после того, как она проповедовала убийство королей, проповедует угнетение наций (возгласы «Браво! браво!»); которая приспосабливает свои подлости соответственно эпохам, через которые проходит, делая сегодня с помощью клеветы то, чего не смогла сделать при помощи костра, убивая доброе имя, потому что не смогла сжечь человека, позоря наш век, потому что больше не может истреблять народ, с этой отвратительной школой деспотизма, кощунства и лицемерия, которая благодушно распространяет ужасные идеи, которая смешивает проповедь истребления с евангелием и которая добавляет яд в кропильницу! (Длительное движение в зале. – Голос справа «Отправьте оратора в Бисетр!». 14)

Господа, подумайте о вашем патриотизме, подумайте о вашем здравом смысле. Я обращаюсь сейчас к тому подлинному большинству, которое уже не раз прорывалось наружу из-под мнимого большинства, к тому большинству, которое не захотело ни пункта о заключении в крепость, ни обратного действия в законе о ссылке, к тому большинству, которое только что уничтожило закон о мэрах15. Я говорю с тем большинством, которое может спасти страну. Я не пытаюсь убедить тут тех теоретиков твердой власти, которые преувеличивают ее значение, и, таким образом, порочат ее, которые артистично организуют провокации, чтобы потом иметь удовольствие применить репрессии (смех и крики «Браво!»); и которые воображают, что они в силах вырвать с корнем печать из сердца народа, поскольку уже вырвали несколько тополей из мостовой Парижа!16 (Возгласы «Браво! браво!».)

Я не пытаюсь убедить этих государственных мужей прошлого, которые вот уже тридцать лет заражены всеми старыми политическими вирусами, ни этих ярых деятелей, которые в массовом порядке изгоняют прессу, которые не соблаговолят даже отличить хорошую ее часть от дурной и которые утверждают, что лучшая из газет не стоит худшего из проповедников. (Смех в зале.)

Нет, я отворачиваюсь от этих крайних и закрытых умов. Это вас я умоляю, вы законодатели, порожденные всеобщим голосованием, и вы, несмотря на пагубность недавно поставленного на голосование закона17, чувствуете величие вашего происхождения, и я вас заклинаю признать и провозгласить путем торжественного голосования, путем голосования, которое прозвучит как приговор, могущество и святость мысли. Покушение на прессу представляет серьезную опасность для общества. (Возгласы «Да! да!».) Какой удар хотят нанести идеям при помощи такого закона и что хотят с ними сделать? Подавить их? Они несгибаемы. Их ограничить? Они бесконечны. Их задушить? Они бессмертны. (Продолжительное волнение в зале.) Да! Они бессмертны! Возможно, вы помните, как какой-то оратор с этой стороны однажды это отрицал в речи, которой он отвечал на мою; он воскликнул, что бессмертны не идеи, а догмы, потому что идеи принадлежат человеку, в то время как догмы божественны. О! Идеи тоже божественны! И нравится это или нет клерикальному оратору… (Резкие выкрики справа. Г-н де Монталамбер волнуется.)

СПРАВА. – К порядку! Это недопустимо. (Крики.)

Г-Н ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. – Вы считаете, что г-н де Монталамбер не такой же депутат, как вы? (Шум.) Личные выпады запрещены.

ГОЛОС СЛЕВА. – Г-н председатель проснулся.

Г-Н ШАРРАС. – Он спит только когда нападают на революцию.

ГОЛОС СЛЕВА. – Вы позволяете оскорблять республику!

Г-Н ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. – Республика не страдает и не жалуется.

Г-Н ВИКТОР ГЮГО. – Я ни на минуту не предполагал, господа, что это определение может показаться оскорбительным уважаемому оратору, к которому я обращался. Если оно кажется ему оскорблением, я спешу взять его назад.