Колонна и горизонты - Радоня Вешович

— Да, нас всех действительно мучит почти звериный голод, и, преодолевая его, мы убеждаемся, что он, к сожалению, слишком сильно овладел нашими мыслями. Но чрезмерная забота о самом себе, о своем желудке никогда не украшала человека. Немецкие и итальянские фашисты, четники и усташи составляют армию грабителей. Мы же — иная армия: армия сознательных и честных воинов. Вот потому-то наше мужество носит другой характер. Оно является осознанным сопротивлением именно тому голодному и перепуганному животному, сидящему в нас, которое безраздельно владеет предателями, готовыми стать палачами своего народа. Мы не потому строги к тебе, что не понимаем тебя, не знаем, что такое голод, а потому, что сейчас нельзя иначе. И это относится ко всем нам в одинаковой степени. Как же мы сможем воспитывать других, превращать этих беженцев и пастухов в бойцов, если сами при первых же испытаниях проявляем малодушие и расписываемся в собственном бессилии?!

— Наша борьба, — продолжал Хамид, — не имеет целью какой-то средневековый аскетизм. Но как мы можем завоевать свободу с товарищем, который при виде мамалыги теряет рассудок? Хорошо иметь козу, то есть быть сытым, хорошо одетым и обутым, — это все понимают, но мы сознательно отказались от всего этого ради освобождения, во имя того великого, что ждет нас в конце этой борьбы.

После недолгого отдыха, заполненного стиркой, штопаньем и другими хозяйственными работами, мы покинули Николин Дол и пошли назад. Совершив почти четырехчасовой марш, батальон вышел в долину, залитую белым как молоко туманом. Здесь стояла настоящая зима, ноги до колен увязали в снегу. В хижинах, расположенных на пастбище с названием Студена, крепко спали четники, которые совсем недавно совершили налет на один из батальонов 2-й пролетарской бригады и нанесли ему потери. Утопая в сыпучем снегу, мы настолько близко подползли к позициям четнического сторожевого охранения, что огонь противника не мог причинить нам никакого вреда. Все же четники продолжали оказывать сопротивление, пока на их позицию не ворвался Мирко Новович с группой бойцов. Завязался ожесточенный рукопашный бой, и вскоре со сторожевым охранением было покончено. На пастбище уже находилась наша 2-я рота. Бойцы ее выстраивали перед хижиной около трех десятков белых как мел четников в нижнем белье. Спасаясь бегством, солдаты сторожевого охранения даже не разбудили свое подразделение.

В хижине над огнем висели на цепях котлы — к завтраку варилась баранина. Кто-то из наших, ни к кому не обращаясь, громко сказал: «Эх, поесть бы!» Пленный четник, пожилой человек, услышав это, вытащил из сумки слипшийся комок холодной кукурузной каши и две банки консервов и протянул все это нашему товарищу. Тот вздрогнул от неожиданности, но тут же решительно отказался.

— Как подумаю о том, что ты натворил, так лютый голод кажется мне слаще хлеба, полученного из рук предателя, — с горечью в голосе сказал боец.

Пристыженный четник медленно положил продукты обратно в сумку.

Поступило приказание срочно закрыть выход из долины и тем самым перерезать четникам единственный путь отступления. Нужно было захватить пушку, из которой противник обстреливал нас на Колашинском поле, и два итальянских станковых пулемета. Во время выдвижения Саво и Гайо догнал незнакомый мужчина в куртке из грубого сукна, вооруженный винтовкой, к которой вместо ремня была привязана веревка. Он начал торопить бойцов:

— Быстрее, братцы! Разве вы не видите, что нас могут схватить живыми?!

— Черт побери, кто может нас схватить? — спросил его Саво.

— Коммунисты! Кто же, как не они? Только что они захватили всю нашу роту, мы спали на пастбище.

— Какие коммунисты привиделись тебе ночью, старик? — насмешливо спросил Саво.

— Своими собственными глазами видел, как они выводили наших из хижины. Ослепнуть мне, если это не так!

— Здорово же тебя напугали коммунисты, старый!

— Куда уж там! — обиженно пробормотал старик и хотел, видно, приступить к перечислению своих «заслуг», но тут ему бросилось в глаза, что у Бурича на шапке пятиконечная звезда. Старик не растерялся, он перекрестился и уже совсем другим тоном заговорил:

— Господи, что это? Не сплю ли я? Эй, ударьте меня, чтобы я проснулся! И что это я болтаю, когда вокруг меня товарищи! Вы черногорцы, наши?!

— Да, наши! — мрачно ответил Саво. — Только мы партизаны, красные, как говорит твой Джуришич, от головы до пят.

— Слава богу, что вы живы и здоровы, а его пусть возьмет мутная Тара. Нет, вы скажите, Янко Чирович с вами?

— Там он, — махнул Саво рукой в сторону вершины горы. Потом, показав на меня, добавил: — Иди вот с этим товарищем и увидишь своего Янко.

Янко с отделением осматривал сверху выход из долины, пытаясь понять, где четники спрятали тяжелое вооружение. Резкий холодный ветер, от которого не было спасения даже в пещерах между огромными скалами, яростно хлестал нас по щекам. Янко и старик обнялись, как родственники, и начали расспрашивать друг друга о здоровье и о семьях. Четник сообщил Янко, что его жена и дети живы и здоровы. Хоть и мучаются, но все же на свободе. Янко спросил его, зачем он связался с этим мерзким сбродом, зачем потащился с ними до самых вершин Дурмитора.

— Сила, мой Янко, — оправдывался старик, — не спрашивает твоего мнения. Их поддерживают итальянцы, и четники совсем обнаглели. Но я ничего плохого не сделал.

Он скрутил цигарку, с большим трудом разжег на ветру трут и замолчал, затягиваясь дымом. Затем, словно плакальщица, затянул:

— Поторопитесь, дети, уходите подальше из несчастной Черногории. Огромные силы четников двинулись из Колашина и Бело-Поля, большой итальянский обоз и пушки идут за Павлом Джуришичем…

— Ты, пожалуйста, не ной! — прервал его Янко. — Вот уже целый год они уничтожают нас, да все никак не уничтожат.

— Не шутите, на этот раз они собрали невиданные силы. Пусть меня покарает бог, если я желаю вам чего-нибудь плохого!

Янко рассердился, вскочил на ноги и, показывая рукой в сторону Колашина, отрезал:

— Ты со своими сказками потрудись немедленно исчезнуть!

Оборванный на полуслове, старик, придерживая за веревку винтовку, с цигаркой между пальцами, стремительно повернулся и поспешил вниз, к речке, скрытой за деревьями.

Утром я встретил в колонне Крсто Баича. На его голове белела повязка в виде тюрбана. Прошлым вечером