PR-проект «Пророк» - Павел Минайлов

Так он стал телохранителем. Вопреки ожиданиям, работа его оказалась связанной с поездками, рекогносцировками — предварительным ознакомлением с местами, куда предстояло выехать шефу, с переговорами по рации. Микрофон в ухе перестал его стеснять. Осматривание людей — сначала руки и туловище, потом лицо — стало привычкой. Вадим сменил старый отцовский «москвич» на десятые «жигули». Машина была необходима, чтобы добираться домой и на работу.

Большую часть времени он проводил теперь рядом с шефом, иногда ночевал в его квартире или на даче — в специально отведенной комнате для охраны. Основная работа начиналась после семи, когда у нормальных людей рабочий день заканчивался.

Вечерами он часто ездил с шефом на приемы и встречи, мотался по ресторанам и закрытым клубам или заранее выезжал на место, которое нужно было проверить. Вадим ощущал свою ответственность, будучи уверен, что лишь благодаря таким людям, как он, большие начальники и существуют. Шеф редко обращал на него внимание — разве только в машине он заговаривал с Вадимом. На различных встречах, когда шефа окружали незнакомые люди, он ощущал беспокойство, и когда они благополучно возвращались с таких встреч, понимал, как много от него зависит.

Дома он теперь появлялся два-три раза в неделю. Жена знала, что рабочий день у него ненормированный, а больше ничего знать ей не полагалось. Иногда он заранее звонил, что приедет, — Таня должна была успеть приготовить обед или ужин, как в ресторане. Он имел на это право, ежедневно рискуя жизнью ради того, чтобы семья могла нормально жить. Он, можно сказать, содержал жену и родных и взамен требовал такого отношения, которое заслуживал.

Вадим был тенью шефа, тенью бессловесной, но не бестелесной. Ему приходилось бывать и на встречах, где присутствовали всего несколько человек. Часто там появлялись роскошные девушки, каких Вадим видел только по телевизору. Он сразу определил, что это — не для него, как не для него и разговоры, которые вел шеф. Разговоры он старался не слышать, девушек — не видеть. Но не видеть их он не мог. От напарника Вадим как-то услышал, что они зарабатывают до тысячи долларов за ночь. Однажды он наблюдал картину, когда какой-то сильно выпивший предприниматель после ужина, на котором был шеф, повел девушек в соседний бутик. Другой раз одна девушка танцевала на столе голышом. Особенно удачно у нее получался шпагат.

Жизнь Вадима разделилась на две половины. Во второй — дом, жена и дочь, о будущем которой нужно было думать. Сейчас, когда она училась в третьем классе, его не слишком беспокоили ее успехи в школе. У него не было времени помогать ей с уроками — пусть это делает жена. Он любил свою дочь, но не считал, что ребенка нужно баловать. Ему нравилось, когда за семейным столом жена ухаживала за ним, как в ресторане, нравилось, когда, ставя перед ним тарелку с бифштексом, говорила: «А это — нашему спонсору». Дома его теперь всегда называли «наш спонсор». Особенно приятно было, когда за столом оказывались гости. Знакомым и даже не очень совсем не помешало бы знать, чего он добился в жизни. Сам.

Появляясь дома, он испытывал разные чувства, и они не всегда вызывали приятные мысли. Он видел, как живут другие, видел многоэтажные дачи с банями и бассейнами, роскошные квартиры и даже особняки в центре Москвы, о существовании которых не догадался бы и проходя рядом. Он видел, на каких машинах катаются дети людей того круга, где ему полагалось только смотреть в оба. Ему становилось грустно, когда он думал о Сашеньке. Она хоть и ходит в колледж, а по сути — в периферийную школу, выпускникам которой не светит ни университет, ни бизнес-школа в Англии. В шестнадцать лет она не получит на день рождения даже «жигули», не говоря уже о трехдверном джипе. Он знал, как живут соседи, хорошо помнил, как они жили раньше. И видел единственную возможность для дочери занять достойное место в этой жизни.

— Слушай, — сказал он как-то жене, — Санька подрастает, не заняться ли ей спортом? Я видел на стадионе объявление о приеме девочек в секцию спортивной гимнастики.

— Она и так не успевает в школе.

— Ты что, академика из нее готовишь? — резко спросил Вадим.

— А почему гимнастика?

— Ты знаешь, сколько зарабатывают проститутки? Я имею в виду настоящих, дорогих, не тех, которые на улице.

— Ты говорил что-то, — насторожилась жена, — кажется, триста, что ли, долларов…

— А тысячу не хочешь? И посчитай за месяц.

— Так ты что, хочешь сделать Сашу проституткой?

— Я хочу, чтобы она жила нормально. Не так, как быдло. Сколько получают твои подруги?

Супруга помолчала, соображая.

— Ну, вот Валя пятьсот долларов.

— Эта очкастая? Бухгалтер?

— Да.

— И чего? С утра до ночи мотается, сидит по выходным с бумажками. Что она видела? Сашка пойдет в проститутки. Еще спасибо скажет. Вот увидишь. И я не вечный. Ну, может, еще лет десять поработаю. А ей уже будет двадцать один. Так что — молись на дочь.

В субботу Татьяна пошла устраивать дочь в секцию.

Шустер выделял Вадима из остальных телохранителей, даже не задумываясь, почему. Возможно, причина заключалась в том, что однажды Вадим видел, как Шустер на даче у одного крупного предпринимателя выходил из бани в обнимку с двумя девушками. О частной жизни Шустера все равно не могла не знать его охрана, и он решил, что будет лучше, если о ней будет знать кто-то один. После случая на даче этим одним стал Вадим.

Чтобы оборвать его старые связи, Шустер предложил Вадиму создать собственную службу охраны. И в скором времени Вадим остался единственным из старой тройки телохранителей Шустера. Он управлял и дополнительной охраной, которая полагалась Александру Яковлевичу во время поездок, нанял еще нескольких охранников, в том числе для членов семьи Шустера и на дачу, и создал небольшую службу разведки.

Теперь под постоянным наблюдением Шустера были жена и дочь, с которыми он жил отдельно, но формально сохранял отношения. Кроме того, он избавился от старой охраны, которая наверняка передавала сведения о нем своему начальству. Он надеялся, что вытащенный из казенной рутины Вадим будет ему предан. Ведь именно он, Шустер, возвысил его из простых телохранителей до начальника службы, благодаря ему Вадим может позволить себе то, о чем раньше и подумать не мог. Кроме того, Шустер обещал ему квартиру в Москве.

Так что Вадим Татаркин был очень доволен своей работой.

XXII. Секс и революция (июнь)

На очередном совещании Совета по идеологии, куда, кроме президента и его советника Маковского, входили премьер, Шустер, другие замы, московский и питерский секретари Комитета, а также был вхож Антонович, Анатолий Фимин произнес короткую речь:

— Уважаемые коллеги, хочу обратить ваше внимание на один аспект нашей идеологической работы. То, что происходит сейчас в России, можно назвать революцией. Революцией сознания, равной которой еще не знала наша история. Любая революция несет в себе какие-то новые сексуальные свободы. О большевиках говорили, что они — за отмену собственности на женщин, за отмену семьи. Это воспринимали как вседозволенность. Из этой серии, помните: «Жену отдай дяде, а сам иди к б…» И действительно, с тех пор у нас все браки — гражданские. В смысле — не церковные. Но это — из другой оперы. Не будь этих провозглашаемых сексуальных свобод, неизвестно еще, что было бы в семнадцатом году и кто бы победил.

Крах советской системы, в свою очередь, был связан с неартикулированным обещанием сексуального раскрепощения, с которым у нас ассоциировался «Прогнивший» Запад с его пороками, «утопающий в разврате». Думаю, что во многом из-за этого образ Запада был так привлекателен для нас, и в первую очередь для молодежи — наиболее социально активной части населения. Интересная историческая ирония: Советы сами создавали привлекательный образ, который их и сокрушил. Помните знаменитую песню: «Нас так долго учили любить твои запретные плоды». То, о чем я говорю — явление глобальное. Вспомните студенческие волнения в Париже в шестьдесят восьмом. Они имеют ярко выраженную сексуальную подоплеку.

Думаю, все поняли, о чем я говорю и куда клоню. Нам… В смысле не нам, а Пророку необходимо провозгласить новые сексуальные свободы, снять некоторые табу. Только тогда можно говорить о новой революции, можно надеяться, что она победит.

— Какие именно табу? — спросил кто-то из присутствующих.

— Я понимаю, это сложно принять на уровне конкретики, а не абстрактно. Я считаю необходимым легализовать то, что реально давно легализовано. Снять запрет с плода, которым лакомились всегда, а сейчас уже едят очень многие.

— И все же?

— Думаю, надо снять табу с института семьи и брака. Считается, что нельзя разводиться хотя бы ради детей. Но это не касается молодежи. Ей нужно поострее. И мы дадим это поострее. Это — так называемый свальный грех. Какой юноша не мечтал о нем? Думаю, большинство девушек — тоже. Но на нем негласно лежит запрет. Секс в публичном месте считается хулиганством. Почему? Это — как раз те скрытые резервы, которые мы имеем. Как говорится, разврат — это секс, в котором мы не принимаем участия.