PR-проект «Пророк» - Павел Минайлов

— А не отпугнем ли мы этими свободами?

— Стоит, конечно, еще раз все просчитать, но основной тезис справедлив. В этом я уверен.

— Раздача презервативов в школах — это пропаганда безопасного секса. Но в первую очередь — секса. Во вторую — безопасного. Думаю, их стоит раздавать только в специальной упаковке — «От Пророка» или что-то в этом духе. У меня уже есть производитель, готовый начать выпуск таких презервативов.

— Опять эксклюзив? — это спросил премьер. Даже здесь немногие могли позволить себе задать такой вопрос.

— Нет, почему же… При чем тут эксклюзив? — Анатолий невинно поднял брови. — Просто человек уже готов выпускать. Не более.

— A-а… ну ладно, — сказал премьер.

— Я только не совсем понял, при чем здесь революция? — спросил один из вице-премьеров.

— Видите ли, — ответил ему Фимин, — прошлое системы не является гомоморфным отображением будущего российского политикума. Но такие изменения в массовом сознании необходимы для успешных изменений в сознании. Эти изменения будет проводить Экономическая церковь, так что правительство здесь де-факто ни при чем.

— Понятно, — ответил вице.

— Необходимость таких изменений очевидна, — заговорил следующим Шустер, — но насколько она связана с текущим моментом? Должны ли они проходить подспудно, или нам следует приложиться к этому процессу?

— Я понял ваш вопрос, — ответил Фимин. — Я не отвечу на него прямо. Я скажу о связи новой сексуальной революции с революцией экономической, с революцией сознания. Выводы сделайте сами. Экономическое общество не только максимально освобождает производительные силы. Оно должно предоставлять максимальные возможности для получения вознаграждения. Только в этом случае производительные силы и могут быть освобождены.

Вознаграждения могут иметь любые формы, но в конце концов все это сводится к возможности максимального получения удовольствия. Человек — машина для получения удовольствия. Причем как реального, так и мнимого — я имею в виду психологические формы, связанные с реализацией комплексов и с формированием сложных рефлексов.

Через два дня Шустер вызвал Терещенко:

— Виктор Иванович, позавчера вы были на совещании. Сами все слышали. Я считаю, что работу необходимо начать с Московского комитета. Вы должны показать пример. Но не вздумайте трубить об этом. Подумайте, как все подать без лишнего шума. Вернее, не должно быть понятно, откуда ветер дует. Все должно произойти само собой. Но — в столице. Вы прекрасно знаете, что любая мода в России идет из столицы. Или через столицу. Не мне вас учить. Все. Бесплатно дарю идею: устройте концерт или там фестиваль… секса. И намекните редакторам, что можно освещать, а что нельзя. Вернее, что можно.

На следующий день Пророк с Колей Вернером был у Шустера. Шустер принимал их не за официальным столом переговоров. Они сидели в коричневых кожаных креслах вокруг чайного столика, который стоял неподалеку от рабочего стола Шустера.

— Илья, тебе необходимо завести собственную службу охраны, — мягко сказал Шустер, отпивая чай из тонкой фарфоровой чашки.

— Зачем это еще?

— Не все же время тебе висеть на балансе Комитета.

— А как это отразится на моей безопасности?

— Сэкономишь на гриме. — Александр Яковлевич усмехнулся.

Илья никак не отреагировал на этот укол. На последнем выступлении Пророка в конце проповеди на сцену прорвалась толпа поклонников. Одежда Ильи была разорвана в клочья. Если бы не милиция, его самого могли бы разобрать на сувениры. Теперь на его лице был толстый слой грима, скрывавший несколько ссадин.

— Как знаете, — безразлично ответил Илья.

— Ну и отлично. Сейчас я познакомлю тебя с человеком, который это организует. — Александр Яковлевич встал, подошел к столу и нажал кнопку громкой связи. — Светочка, позови Вадима. Пусть сейчас зайдет ко мне.

В дверях показался мужчина лет тридцати пяти в черном костюме и белоснежной рубашке. Судя по коротким волосам, парикмахерские изыски он не любил. Трудно было не угадать в нем охранника.

— Звали, Александр Яковлевич?

— Проходи, проходи, садись.

Охранник прошел к столику и сел в свободное кресло. По скованным движениям было видно, что он чувствует себя неловко в этой компании.

— Вадим, э-э Николаевич. Прошу любить и жаловать, — слащаво произнес Шустер, обводя взглядом присутствующих. — Работал еще в КГБ. Не в ФСБ, а в КГБ. Ну, и в ФСБ тоже. Был у меня личным телохранителем. Практически создал мою личную службу охраны. Круче, чем любое агентство. Специалист высочайшего класса.

Шустер посмотрел на Вадима и продолжил, обращаясь только к нему:

— Этих людей представлять тебе не надо: это сам Пророк — Илья Викторович, это — его помощник. Он отвечает за организацию всех мероприятий, где бывает Илья Викторович. Будешь с ним взаимодействовать. Тебе надо создать еще одну службу охраны. Можешь считать это повышением. Или командировкой. Это уже не пять — десять человек. Это должно быть целое агентство. Ты знаешь, сколько людей любят Пророка и сколько желают его гибели. Это тебе не каникулы. Это серьезная работа. Так что идешь на повышение. Согласен?

Вадим не был готов к такой развязке и не нашел ничего лучшего, как спросить:

— А как же вы?

— Сначала подготовишь замену, а потом отправишься к Илье. Все понятно?

— Понятно.

— Можешь идти.

XXIII. Качество информационных сигналов (август-сентябрь)

На улице было темно и холодно. Наташу трясло. Чувства, переполнявшие ее, были настолько противоречивы и несовместимы, что, казалось, вот-вот ее взорвут. Она готова была закричать, надрывая связки, она готова была разрыдаться и рвать на себе волосы. Ей хотелось бежать — все равно куда, просто бежать навстречу свободе, навстречу свежему ветру и безграничным просторам. Ей хотелось биться лбом о стену, ущипнуть или укусить себя — лишь бы почувствовать боль и осознать, что она на этом свете. Ей хотелось рассказать всем, как хорошо она знает Пророка — не Илию, а просто Илью. И ей было бы стыдно, если бы все узнали, что она так давно и так хорошо знала Илью и у них никогда ничего не было. Она корила и ненавидела себя за это.

Проповедь давно закончилась. Наташа шла пешком по пустеющему городу и не знала, что ей нужно делать. Она знает Пророка, она видела его когда-то так близко. Миллионы женщин и девушек отдали бы все, чтобы оказаться с ним рядом. Они бы не упустили эту возможность. А сейчас ее и Илью разделяет пропасть. Или нет?

Наташа добралась до дома, но так и не смогла прийти в себя. Она сидела за крохотным, еще школьным письменным столом, на котором теперь громоздился подержанный компьютер, в своей маленькой комнате и тупо смотрела на белый лист бумаги перед собой. Вдруг из глаз полились слезы. И Наташа начала писать.

«Рио отдыхает… Всю прошедшую неделю пульс сексуальной жизни планеты бился в Москве».

Она писала, видя перед собой потные мужские и женские спины, цвет которых менялся по нескольку раз за секунду, спокойные, кричащие, улыбающиеся лица, слипшиеся волосы, бритые черепа, колыхающиеся груди, лоснящиеся бедра, мелькающие руки.

Наташа писала ручкой на бумаге, хотя рядом стоял компьютер. Она переживала то состояние, которое, наверное, называется вдохновением, и ей некогда было ждать, когда оживет монитор, сменятся картинки и откроется нужное окно.

«Десятки тысяч людей приехали в город, чтобы принять участие в празднествах чувств и плоти, сливающихся в одно сплошное феерическое шествие, в карнавал желаний, в парад страстей, раньше скупо, капля за каплей сочившихся, а теперь фонтанирующих из глубин подсознания двуногих серых созданий, ежедневно окружавших нас. А в эти дни стало ясно, что все они созданы по образу и подобию греческих богов. И, сбросив лохмотья комплексов, мы узнали друг в друге богоподобных героев, привлекательных в своем уродстве сатиров, страшных карликов и несуразных гигантов, речных нимф и бесстыжих русалок, героинь и героев Рубенса, вдруг шевельнувшихся, сошедших с полотен и закрутившихся в конвульсиях, которые должны были означать танец.

Любой, пришедший сегодня на Праздник либидо в „Олимпийский“, мог увидеть анимацию полотен художников эпохи позднего Ренессанса. Биологический вид под названием „голая обезьяна“ выглянул из-под неумело напяленной самозваной маски „человек разумный“. Он увидел свое отражение в тысячах любопытных глаз подобных себе и не понял еще, как относиться к увиденному. Зрелище его заворожило и покорило, пронзило душу и огромной занозой застряло в подсознании. Но какова бы ни была последующая реакция узнавания, будь это очарование или отвращение, мы уже никогда не станем такими, какими были прежде. Вся разница будет состоять в том, как мы назовем то, во власть чего будем отдавать себя все больше и больше — грязный разврат или божественный акт творения, адские печи или райские кущи.