Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть взамен пожизненной
Смерти – жизнь посмертная!
‹…›
Ваши рабства и ваши главенства –
Погляди, погляди, как валятся!
Целый рай ведь – за миг удушьица!
Погляди, погляди, как рушатся!
Печь прочного образца!
Протопится крепостца!
Все тучки поразнесло!
Просушится бельецо!
Пепелище в ночи́? Нет – займище!
Нас спасать? Да от вас спасаемся ж!
(П.: 287–288).
Заключенное в слове удушьица внутреннее противоречие между пейоративным значением основы удуш- и эмоционально положительным значением суффикса мотивируется как хиазмом первой строфы из процитированного фрагмента, так и всей образной системой контекста, а также обнажением потенциальной энантиосемии слов спасать и спасаться (значение ‘избавляться от гибели телесной’ противопоставлено значению ‘избавляться от гибели духовной’). В таком контексте ирония двойственной оценки, обозначенная противоречием лексического и словообразовательного значения в окказионализме удушьица, распространяется и на узуальный диминутив бельецо. Слово крепостца само по себе окказионально и семантически противоречиво. Тонкость его словообразовательной семантики заключается в том, что оно, имея конкретное предметное значение ‘оборонительное сооружение’ (вторичное по отношению к абстрактному крепость – ‘свойство крепкого’), теоретически может присоединять к себе уменьшительный суффикс даже в его размерном значении. Но реально слово крепостца в обычной речи не употребляется – как из-за лексического значения (этим словом называется большое сооружение), так и благодаря ограниченной сочетаемости суффиксов -ость и -ц– друг с другом, поскольку суффикс -ость генетически связан с обозначением абстракции.
Окказионализм крепостца может обозначать помимо иронического отношения к реалии еще и зрительно уменьшенный размер крепости с удаленной точки наблюдения, что соответствует внеположенности авторского я по отношению к изображаемому крушению мира обыденности.
Присоединение суффиксов с абстрактной семантикой к основам конкретного значения у Цветаевой встречается реже. Убедительны в этом отношении, пожалуй, только два примера – из поэмы «Лестница» и поэмы «Царь-Девица»:
– Месть утеса. – С лесов – месть леса!
Обстановочность этой пьесы!
Чем обставились? Дуб и штоф?
Застрахованность этих лбов!
(П.: 283);
«Чтоб в играх-затействах
Плодились птенцы,
Вот вам венецейских
Две чарки – в венцы!»
(П.: 71).
В обоих случаях суффиксы абстрактного значения присоединяются к субстантивным основам. В отличие от слов обстановка и затеи, имеющих эти основы, новообразования обладают семантикой, определяемой абстрагирующими суффиксами. Первый пример интересен тем, что слово обстановка имеет в языке два значения: 1. ‘совокупность предметов, которыми обставляются жилые и иные помещения; меблировка’; 2. ‘совокупность условий, обстоятельств, в которых что-л. происходит’ (MAC)[52]. Строка Цветаевой Чем обставились? Дуб и штоф? ясно указывает на производность окказионализма от слова обстановка в первом значении. Но сочетание этой пьесы, как и весь сюжет бунта вещей в поэме, указывает на второе значение окказионализма. Абстрагирующий суффикс, по-видимому, объединяет оба значения, вводя и «меблировку», и условия действия в ранг категории, определяющей события.
Слово затейство употреблялось в русском языке со значением ‘затеи, выдумки, измышления’ (Словарь XI–XVII вв.). Возможно, что это, более широкое, чем у современного слова затеи, значение и реставрировано окказионализмом в монологе пьяного Царя, готового женить Царевича на мачехе. Но скорее всего, новообразование-архаизм выполняет характеризующую функцию. Слово затействах органично входит в стихию просторечия, свойственную поэме. Исследователи отмечают активность образований на -ство еще в просторечии XVIII в. (Князькова 1974: 100).
Противоречия между абстрактным и конкретным в пределах окказионализма обнаруживаются и в случаях внурисловной омонимии. В словах, анализированных ранее (например, сказка, стопка, шаром), значение узуального слова, как правило, конкретно, а значение отглагольного окказионализма абстрактно. Приведем еще один пример – из трагедии «Федра»:
Ну и вспаивай, ну и вскармливай
Вас! Красотка – находка – старого
Любит. Дичь для ушей и глушь!
(III: 648).
Слово глушь в узуальном значении (‘густо заросшая часть леса, сада; отдаленное от поселений, пустынное место; захолустье’ – Словарь русского языка) соотносится в реплике кормилицы со словом дичь («нелепость, вздор, чепуха» – там же)[53]. В то же время слово глушь, сопровождаемое дополнением для ушей, принимает от глагола глушить окказиональное значение ‘то, что оглушает’. Абстрактное значение окказионального отглагольного существительного опирается на прямое значение корня -глух- / -глуш-, свойственное глаголу, а конкретное значение узуального отадъективного существительного – на переносное значение этого корня, имеющееся в прилагательном. Можно ли из этого сделать вывод, что именно прямое значение легче поддается абстрагированию, чем переносное? Вероятно, да, потому что каждое переносное значение вторично по отношению к прямому, а следовательно, является его частью, абстрагирование же всегда обобщает.
б) Разряды прилагательных
Размывание границ между конкретным и абстрактным обнаруживается и в межразрядных сдвигах имен прилагательных. А. А. Потебня, Л. П. Якубинский, В. В. Виноградов и другие ученые отмечали, что исторически первично относительное значение прилагательных: «По мере того, как связь прилагательного с его первообразом становится в сознании все более и более отдаленною, увеличивается его отвлеченность – качественность» (Потебня 1968: 414). Качественное значение прилагательного, вытекающее из оценки предметного отношения или действия, потенциально заложено во всех относительных и притяжательных прилагательных (Виноградов 1986: 176; РГ-1982: 543), а собственно морфологические признаки качественных прилагательных – их способность образовывать степени сравнения, формы субъективной оценки, отвлеченные существительные, качественные наречия, вступать в сочетания с наречиями и предложно-падежными комплексами – признаки непостоянные и необязательные (Виноградов 1986: 176).
В художественных текстах окачествление относительных прилагательных повторяет исторический путь развития лексико-грамматической категории. Переход качественных прилагательных в относительные обусловлен оживлением образно-метафорических связей. Оба процесса происходят очень активно, т. к. «художественное мышление не только отражает объективную действительность, но и творит другую, художественную, отражая ее в произведении искусства» (Ханпира 1972: 299–300).
Художественная метафоризация качественных прилагательных, сближающая их с относительными, ярко представлена в поэме «Лестница». Эпитеты шаткой, падкой, сыпкой, шлёпкой, хлопкой, каткой, швыркой, дрожкой соотносятся с глаголами шатать(ся), падать, сыпать(ся), шлёпать(ся), хлопать(ся), катить(ся), швырять(ся), дрожать, характеризующими как свойства самой лестницы, так и неустойчивое положение человека на ней. При этом некоторые прилагательные (шаткой, дрожкой) входят в оба ряда – самостоятельного и каузированного движения, а
