Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова

Полночь в дом – с полком пируешь

(П.: 21).

В контексте с глаголами процессуальной семантики рыщешь, пляшешь, пируешь и сочетание врага сражаешь приобретает архаически процессуальное значение, а не результативное (завершительное), свойственное русскому языку, т. е. возрождается синонимия сочетаний врага сражаешь и с врагом сражаешься. Такая синонимия помимо актуализации постфикса -ся в его первичном значении снимает или, по крайней мере, ослабляет противопоставление логических актива и пассива.

Категория лица традиционно считается собственно грамматической категорией глагола, однако лексические ограничения в образовании личных форм придают ей лексико-грамматический характер. Цветаева довольно свободно преодолевает лексические ограничения на формы первого и второго лица (гнезжусь, мощусь, льюсь, пложусь, ширишься, длишься). Рассмотрим формы глагола *снить: снюсь и сню. В «Поэме Воздуха» есть весьма выразительный текст, указывающий на слияние актива с пассивом:

Сню тебя иль снюсь тебе –

Сушь, вопрос седин

Лекторских. Дай, вчувствуюсь:

Мы, а вздох – один!

(П.: 309).

В узуальном глаголе сниться, употребляемом в литературном языке либо в инфинитиве, либо, как правило, в форме третьего лица, логический и грамматический пассив соединены. Первое лицо глагола, вполне возможное, хотя и редкое в литературном языке, обнаруживает некоторый сдвиг к грамматическому активу при сохранении логического пассива (этимологически сню себя). Но окказиональная форма сню без постфикса -сь и с прямым дополнением обнаруживает радикальный сдвиг – как логический, так и грамматический: пассив полностью вытесняется активом[56].

Анализ разных контекстов показывает, что окказиональное слово Цветаевой максимально мотивировано в контексте – как образной системой, так и структурными аналогиями.

У Цветаевой отчетливо проявляется процессуальный характер языковых единиц. Путь авторского словотворчества во многом повторяет исторические изменения в языке, и слова Цветаевой «Слово-творчество, как всякое, только хождение по следу слуха народного и природного» (V: 362 – «Искусство при свете совести») можно понимать буквально.

Динамика слова и формы связана с точками их максимального напряжения в пограничных ситуациях, когда создается противоречие между различными свойствами слова. Разрешение такого противоречия осуществляется при конкуренции разнонаправленных потенций, заложенных в языковой единице. Особые условия стихотворного текста способствуют интенсивному и наглядному проявлению подобных противоречий и потенций, а следовательно, и дают возможность наблюдать языковую динамику непосредственно в художественном произведении.

В поэзии Цветаевой отражена неустойчивость разнообразных границ между языковыми явлениями:

между окказиональным (образованным в данном контексте) и узуальным (словарным) словом;

между новым (авторским) и старым (забытым архаизмом, диалектизмом);

между словом и его вариантом, формой, морфемой, слогом, словосочетанием, предложением;

между различными частями речи – существительным и прилагательным, глаголом, наречием;

между лексико-грамматическими разрядами в пределах одной грамматической категории (например, абстрактными и конкретными существительными, качественными и относительными прилагательными, активными и пассивными формами глагола).

Внутреннее противоречие, свойственное семантике слова и грамматической формы, чаще всего основано на их полисемии и синкретизме.

Более подробно явления синкретизма рассматриваются в следующей главе.

IV. Синкретизм

1. Понятие синкретизма

Синкретическое (комплексное, нерасчлененное) представление различных семантических и грамматических признаков в одном слове – древнейший способ познания и отражения мира в языке, способ, восходящий к эпохе мифологического мышления, когда в сознании говорящего означаемое еще не отделялось от означающего, признак – от его носителя, действие – от субъекта этого действия (Фрейденберг 1936: 18, 21). На следующих этапах развития мышления и языка происходило осознание, вычленение из синкреты, иерархическое упорядочение отдельных семантических и грамматических признаков, выстраивающихся в градуальные оппозиции. Затем обособление этих признаков приводило к перестройке градуальных оппозиций в бинарные, преобладающие в современных развитых языках, в том числе и в современном русском (Колесов 1984: 18–19).

Наследием синкретизма в языке можно считать прежде всего комплексное представление набора сем в слове (компонентов значения, семантических дифференциальных признаков), а также полисемию слов и морфем, метафору и метонимию, трансформацию частей речи – субстантивацию, адвербиализацию и т. п., словосложение, междусловное наложение, контаминацию, эллипсис и другие подобные проявления компрессии в языке и речи. На новом этапе развития языка многие из таких фактов объясняются преимущественно тенденцией к экономии речевых средств и поэтому могут рассматриваться как явления вторичного синкретизма. Однако следует иметь в виду, что система языка легко принимает, а норма узаконивает эти факты именно потому, что синкретизм органически свойствен языковой системе. В последнее время высказываются мнения о том, что «явление семантического синкретизма ‹…› должно изучаться не как нечто раз и навсегда преодоленное языком и предполагаемое по большей части для праязыковых эпох, да и то на уровне гипотезы, а как характерная особенность словаря» (Трубачев 1976: 168). Необходимо уточнить, что явление синкретизма свойственно не только словарю (и шире – языку), но и речи, что отражено в исследованиях по полисемии (Панькин 1975; Литвин 1984 и др.). Все это свидетельствует о синкретизме как существенном реальном и потенциальном свойстве множества языковых единиц – свойстве, реализуемом в речи. Явление это можно рассматривать на всех языковых уровнях, на которых существуют значимые, а следовательно, и потенциально многозначные единицы.

Вопрос о смысловом содержании и различении таких понятий, как «полисемия», «многоплановость художественного слова», «диффузность значения» и «синкретизм» непрост. Можно предложить рассматривать в качестве основного признака синкретизма именно нерасчлененность значения слова или формы, реализацию разных смыслов слова и формы в едином речевом акте: синкретизм предполагает контекстуальное объединение значений, а полисемия – их контекстуальное разъединение (Поэт – издалека заводит речь. / Поэта – далеко заводит речь – II: 184).

Однако в художественном тексте полисемия обнаруживает сдвиг в сторону синкретизма, так как система структурных повторов определяет взаимопроникновение смыслов даже в раздельнооформленных речевых актах. Термин многоплановость художественного слова ориентирован более на общекультурный фон слова, на обобщенность его семантики в целом, чем на систему его контекстуально обусловленных значений. (Ср. слова-символы гроза, буря, которые и при описании погоды в художественном тексте воспринимаются как знаки душевных состояний или социальных потрясений). Термин диффузность значения отражает нечеткую выраженность смысла языковой единицы, возможность этой единицы быть понятой по-разному в одном и том же контексте. (Слова хороший, плохой могут обозначать самые разные проявления качеств). Вместе с тем и полисемия, и многоплановость, и диффузность слова могут рассматриваться как частные проявления синкретизма, потому что смысловой объем слова допускает разную структуру составляющих его элементов.

Особую роль синкретический способ выражения смысла получает в художественном тексте, в первую очередь в поэзии, поскольку в ней «поэтическое слово двупланово: соотносясь со словесной системой общего языка, материально как бы совпадая с ее элементами, оно в то же время по своим внутренним поэтическим формам, по своему поэтическому смыслу и содержанию направлено к символической структуре литературно-художественного произведения в целом» (Виноградов 1971: 6).

В языке Марины