Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гиперболичность суперлативного значения передается двойной аффиксацией и в таких случаях: наимедленнейшая кровь (II: 98); наинасыщеннейшая рифма (II: 250); наисладостнейшую (III: 576); наинизший тон (II: 250); наиявственнейшая тишь (II: 98); наичернейший сер (II: 186); сверхъестественнейшая дичь (П.: 204).
Внутрисловный оксюморон характерен для распространенных у Цветаевой словообразовательных моделей прилагательных и причастий с приставками без- и не-: власть – безжалостнейший канат (III: 597); бездарнейший из всех писак (III: 505); безроднейшего из юнцов (III: 519); владением бесплотнейшим (II: 159); за бессоннейшую ночь (III: 511); невидимейшую связь (II: 98); неслыханнейшую молвь (II: 98); непреложнейшее родство (П.: 184); с незастроеннейшей из окраин (П.: 305).
На примере сверхбессмысленнейшее можно видеть соединение гиперболы с оксюмороном в пределах одного слова. В контексте «Поэмы Конца» слово сверхбессмысленнейшее представляет собой свернутую до слова разновидность градационного ряда, в котором градуируемые единицы – аффиксы с присущим им словообразовательным значением. Этот ряд, несмотря на его свернутость, строится во многом по общим законам цветаевской градации. Приставка сверх- представляет собой тезис, который далее получает развитие, соотносимое с двумя возможными антонимическими значениями этой приставки: сверх-1 утверждающим (= ‘очень, в высшей степени’, ср.: сверхмодный) и сверх-2 отрицающим (= ‘находящийся за пределами чего-л’, ср.: сверхъестественный).
Приставка бес– выступает как антитезис-антоним к приставке сверх-1 и как подтверждение-синоним к приставке сверх-2. Суффикс -ейш– объединяет своим суперлативным значением все значения приставки, указывая и на отсутствие, и на наличие признака в высшей степени их проявления. В таком случае общеязыковые значения антонимичных слов бессмысленный и сверхосмысленный ‘осмысленный на более высоком уровне сознания и в высшей степени’ совпадают в цветаевском окказионализме сверхбессмысленнейшее. Утверждая, что высокий смысл разлуки начинается за пределами травмирующей ситуации, Цветаева и акцентным образом слова передает особую значимость понятия, обозначенного этим словом: семисложное слово сверхбессмысленнейшее настолько резко выделяется в строфе ритмически, что при произнесении оно неизбежно скандируется, а скандирование заставляет вслушиваться и вдумываться в смысл морфем, выделяемых произношением. Иконичность слова усиливается и повтором в сочетании сверхъестественнейшая дичь (заметим, что отрицающее значение приставки: сверх– в слове сверхъестественнейшая неизбежно оказывает влияние и на смысл приставки: сверх-в слове свербессмысленнейшее).
Столкновение гиперболы и оксюморона становится смысловым центром во второй строфе стихотворения «На заре»:
На заре – наимедленнейшая кровь,
На заре – наиявственнейшая тишь.
Дух от плоти косной берет развод,
Птица клетке костной дает развод.
Око зрит – невидимейшую даль,
Сердце зрит – невидимейшую связь…
Ухо пьет – неслыханнейшую молвь.
Над разбитым Игорем плачет Див…
(II: 98).
Заглавие и начало первых двух строк стихотворения ясно обозначают пограничную ситуацию: на заре – на границе дня и ночи, когда восприятие обострено. Если в первой строфе прилагательные в превосходной степени безусловно качественные, то прилагательные второй строфы, образованные адъективацией причастий, имеют свойства относительных: они выражают отношение признака к глагольным действиям «видеть», слышать». Глагольность, а следовательно, и относительность этих прилагательных обусловлена не только актуализацией словообразовательной модели в многократном повторе формы, но и оксюморонным столкновением значения прилагательного со значением глагола, имеющего синонимичный корень: зрит – невидимейшую. В условиях обостренного восприятия на заре «невидимейшее» становится «наивидимейшим», обнажая свою амбивалентную сущность. Нереальность для обычного зрения предстает максимально выраженной реальностью для такого зрения, когда Дух от плоти косной берет развод.
в) Глаголы активного и пассивного залога
Внутрикатегориальные трансформации глагольных форм рассмотрим на примерах, связанных с употреблением форм актива и пассива. Резкая ценностная противопоставленность пассива, несущего идею боговдохновенности, активу, несущему идею своеволия, нередко оборачивается у Цветаевой переосмыслением оппозиций, заданных грамматическим строем языка. Это проявляется, например, в контекстуальной идентификации форм актива и пассива. Цветаева постоянно объясняет, что волеизъявление человека иллюзорно, его поступками руководят стихии. В поэме «Лестница» трансформированы субъектно-объектные отношения. Субъектом действия представлена вещь, объектом – человек:
Нужно же, чтоб он, сей видимый
Дух, болящий бог – предмет
Неодушевленный выдумал!
Лживейшую из клевет!
‹…›
Ровно в срок подгниют перильца.
Нет – «нечаянно застрелился».
Огнестрельная воля бдит.
Есть – намеренно был убит
Вещью, в негодованьи стойкой
(П.: 282–284).
Синтаксически независимое употребление сочетания «нечаянно застрелился» в авторских кавычках не просто указывает на мнимость явления, обозначенного этими словами, но и противопоставляет авторское представление о мнимости общепринятому: фраза Нет – «нечаянно застрелился» по обычному представлению должна была бы пониматься ‘застрелился не нечаянно, а по своей воле’. Цветаева предлагает противоположное толкование: ‘застрелился не нечаянно, но и не по своей воле’, т. е. застрелился означает не ‘застрелил себя’, а ‘оказался застреленным кем-то’. В приведенном тексте возвратная форма актива с незалоговым постфиксом -ся еще не переходит в форму пассива с омонимичным залоговым постфиксом (см.: Буланин 1976: 130–131). Такому переходу препятствует запрет грамматической нормы на образование пассива с постфиксом -ся от глаголов совершенного вида. Поэтому рассуждение Цветаевой о смысле выражения нечаянно застрелился недостаточно для грамматического переосмысления формы, но вполне достаточно для ее логического переосмысления, которое и представлено причастием был убит. Контекст показывает, что Цветаева ищет способы привести логический пассив в соответствие с грамматическим. Если в этом случае задача решается заменой личной формы глагола на страдательное причастие, то в более позднем цикле «Стихи к Пушкину» найден и более экспрессивный, грамматически убедительный и семантически емкий способ гармонизации отношений между логикой и грамматикой в слове: создание окказиональных безличных форм.
Идея боговдохновенности творчества проходит через многие произведения Цветаевой, но в «Стихах к Пушкину» Цветаева полемизирует с упрощенным и превратным пониманием боговдохновенности как легкости, как дара, не требующего платы – труда:
Пелось как – поется
И поныне – так.
Знаем, как «дается»!
Над тобой, «пустяк»,
Знаем – как потелось!
От тебя, мазок,
Знаю – как хотелось
В лес – на бал – в возок…
И как – спать хотелось
Над цветком любви –
Знаю, как скрипелось
Негрскими зубьми!
‹…›
А зато – меж талых
Свеч, картежных сеч –
Знаю – как стрясалось!
От зеркал, от плеч
Голых, от бокалов
Битых на полу –
Знаю, как бежалось
К голому столу!
В битву без злодейства:
Самого́ – с самим!
– Пушкиным не бейте!
Ибо бью вас – им!
(II: 286–287).
Серия узуальных и окказиональных форм грамматического пассива и безличных форм глаголов настойчиво
