СССР: вернуться в детство? - Ольга Войлошникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Найди и накорми кота»
Ну, чисто шифровка.
Я помню, как тётя Нина рассказывала, хохотала. Парня, однако же, вызвали в отдел, объясниться. Кончилось ничем, всё же там не совсем дураки сидят. Точнее, совсем не дураки.
Я встала в коротенькую очередь из двух человек. Женщина-приёмщица работала довольно быстро.
— Скажите, как долго будет идти телеграмма? — спросила я у неё, добравшись до заветного окошечка подачи.
— Обычная — двенадцать часов, — специальным немного гнусавым голосом для мелких служащих ответила мне тётя. — Срочная — три часа. Молния — сорок минут.
Я прикинула. В молнии смысла нет. Папа, поди, на работе ещё. А вот через три часа он как раз придёт.
— Давайте срочную.
— Пять копеек слово, — предупредила меня приёмщица.
— А если обычная?
— Три.
— Нет, срочную давайте, — я протянула бланк.
— На обычном бланке или на поздравительном?
— На обычном.
— Пятьдесят копеек.
Я выложила на блюдечко в окошке две монетки по двадцать копеек и один десято́к. Приёмщица поставила на бланке какие-то свои метки и протянула бланк в маленькое окошко позади себя:
— На-адь! Срочная!
Из окошка высунулась рука, и бланк мой исчез в соседней комнатушке.
Пойду домой, ждать.
НАШ ПАРОВОЗ…
Папа примчался в девять вечера. Приехал с работы — а его сразу телеграммой обрадовали.
— Ну, ты меня напугала! — он подхватил меня на руки. — Я уж решил: случилось что.
— Если бы со мной что случилось, я бы не смогла подписаться, — резонно возразила я. — Зато теперь мы знаем цену связи. Пятьдесят копеек. В следующий раз я буду просто писать: «Оля», это значит «срочно приходи», запомнишь?
— Конечно!
— Ну вот, пятнадцать копеек экономия. Погоди, я сейчас переоденусь быстренько, и пойдём, во дворе поговорим.
— Вечер уже, куда пошли-то? — проворчала бабушка.
— Мы ненадолго, — я всунула ноги с синие войлочные сапожки, которые все называли «прощай, молодость!» и пошагала вниз по лестнице.
На улице было уже совсем темно, но довольно тепло, совсем не по-ноябрьски. Градусов пять, наверное. Минус, естественно.
— Значит так, пап. Книжку я дооформила, получилась она небольшая, но очень информативная. Прям идеальная книжка для вожатого или учителя. Для тренеров в меньшей степени, и в основном благодаря твоим вставкам. Но полезная всё равно!
— Отлично! — подбодрил меня папа.
— Отлично-то отлично. Но вот в чём дело. Не хочу я её в центральное издательство посылать. За Уралом* столько умных кроме нас — пруд пруди!
*Имеется в виду за Уралом от нас,
в европейской части СССР.
— Так-то да, — согласился папа.
— Мы попытаемся здесь издаться, в местном «Восточно-Сибирском издательстве». И всё равно нам нужен будет таран, который нашу книгу пропаровозит в редакции, — я остановилась и подняла голову, заглядывая ему в лицо: — Ты.
Не знаю никого другого, кто с такой силой мог бы кого-либо убеждать. И, главное, в конце люди не очень понимают, почему они согласились, но «добровольно и с песней».
— М-гм.
— Завтра будний день, зайди в редакцию, а? Если повезёт, сразу на редактора попадёшь.
Да и в любом случае он что-нибудь придумает, я даже не сомневаюсь.
— Ну, посмотрим, что получится.
— У тебя обязательно получится! — я с жаром стиснула кулаки. — Я очень в тебя верю!
— Адрес-то какой?
— Ой… наверное, в газете посмотреть можно. В «Восточно-Сибирской правде»? А?
— Ладно, узна́ю.
— А как узна́ешь-то? — я вдруг заволновалась.
— Не переживай, с работы в справочное позвоню.
Ну, всё, теперь у меня точно от сердца отлегло.
Как позже оказалось, «Восточно-Сибирская правда» имела к «Восточно-Сибирскому издательству» весьма опосредованное отношение, сидели они вообще на разных улицах, но папа, как и обещал, позвонил в справочную и всё нашёл.
Путь внутри издательства был обставлен ловушками и капканами, и наш паровоз, можно сказать, прошёл по краю пропасти — едва его не выперли оттуда. Но тут папу заусило, и он подключил своё легендарное красноречие.
Он так смешно мне рассказывал про все эти препоны, так что я хохотала и почти ничего не запомнила, извините. Суть в том, что в конце концов редактор рукопись взял, и даже сразу полистал, и даже согласился, что составлена она толково, неплохо структурирована и прочее. Обещал посмотреть, в общем. «Заходите через две недели».
Две недели благополучно превратились в три и даже с половиной. А потом папа применил к редактору свой коронный приём. Называется «дядя Толя».
Дядя Толя тоже был борец-классик. И в жизни он не боялся ничего, кроме ножа (это отдельная история, и, возможно, я когда-нибудь её расскажу). Был дядя Толя характера мягкого и незлобивого, но отличался весьма крупными габаритами. И иногда, в случае спорных ситуаций, папа по дружбе приглашал его с собой, предупреждая:
— Ничего не говори, просто стой.
И вот, в очередной раз отправляясь в издательство, папа прихватил с собой друга. Дядя Толя разом заслонил солнце в окне и половину редакторского кабинета, а папа вежливо спросил:
— Хотелось бы узнать, как там наша рукопись.
— Весьма неплохая рукопись, — сказал редактор. Дядя Толя переступил с ноги на ногу, и товарищ редактор очень искренне добавил: — Более того, отличная рукопись! Весьма полезна… м-м-м… — он извлёк нашу рукопись из кучи подобных бумаг, —…педагогам и вожатым, да. Я думаю, для молодых специалистов она будет просто спасением. А этот товарищ — ваш соавтор?
— Возможно, — сказал папа.
— Видите ли, необходимо организовать встречу со всем коллективом авторов. Скажем, на… — редактор заглянул в ежедневник, — третье декабря, на двенадцать тридцать? Устроит?
Папа не знал, устроит ли это всех, и вынужденно согласился.
Остальные отпросились с работы. Пришлось отменить пару уроков, но в школах, на удивление, отнеслись к посещению редакции с трепетным пиететом, и третьего декабря мы все собрались по указанному адресу, в конторе, похожей на прочие виденные мной в будущем издательства, но, пожалуй, сильнее заваленной бумагами — электронки-то нет.
Я осталась в «предбаннике», предшествующем редакторскому кабинету. Здесь тоже стояли кресла с откидными сиденьями, но помягче и поновее, чем на телеграфе. Сквозь неприкрытую дверь прекрасно было слышно весь разговор. Подозреваю, что за четыре дня товарищ редактор ознакомился-таки с рукописью. И счёл её вполне сносной (а она впрямь неплоха, уж сколько я на своём веку методичек перечитала). Он задавал товарищам авторам разные мелкие уточняющие вопросы, и даже наличие несовершеннолетнего соавтора его не смутило. Но когда речь пошла об иллюстраторе, он внезапно засбоил.
— Нет, вы понимаете, коллектив соавторов — это одно. А здесь иллюстратор выступает в единственном числе и я, как редактор, должен…
— Да в чём проблема-то? — громко спросил папа. — Она же здесь. Доча, зайди!
По степени воздействия это, наверное, было примерно как в мультике «Рататуй», когда ресторанному критику предъявили настоящего повара. Редактор смотрел на меня вот именно что как критик на того крысёнка, и брови его ползли вверх:
— Вы что… вы издеваетесь?
— А разве в каком-либо законе Союза Советских Социалистических Республик есть пункт, запрещающий простому советскому ребёнку заниматься творческой деятельностью? — спросила я.
Отличная фраза.
Нет, серьёзно, действует как дудка на кобру. Редактор внезапно выпрямился и поправил галстук.
— Наша партия и правительство, — с торжественной миной сказала я, — неустанно заботятся об интеллектуальном и творческом росте подрастающего поколения. Разве вы не знали?
— Нет, я-а-а… Я, конечно… мы всемерно освещаем и поддерживаем… — редактор начал нервно оглядываться на дверь. Божечки, неужели же он тоже подозревает, что его на предмет линии партии проверять пришли⁈ — Я просто не ожидал, что… ваш иллюстратор будет столь юного возраста… Кхм.
— И соавтор, — подсказала я.
— И соавтор?
— Вы не переживайте, я уже неоднократно публиковалась со статьями и рассказами, в центральных изданиях в том числе. И как иллюстратор тоже.
— Ах вот как! — редактор с явным облегчением ослабил галстук. — Так это совсем другое дело! Что ж вы сразу не сказали!
— Так что там на счёт договора? — доброжелательно улыбнулась я. — Предлагаю заполнить прямо сейчас, пока все фигуранты* в сборе.
* Вообще, слово
имеет несколько значений.
В том числе 'участник
какого-либо действа,
являющегося
предметом обсуждения'.
Но чаще используется
в юридической практике
как 'некто, кто проходит
по какому-либо уголовному делу
в качестве обвиняемого,
подозреваемого или свидетеля'.
И откуда это словечко выскочило? Само
