Полвека без Ивлина Во - Ивлин Во

Самая неприятная тенденция, которую я сейчас наблюдаю, свидетельствует о том, что при нашей классовой системе вскоре может исчезнуть наш национальный характер. Многие считали его нелепым, кто-то — скверным, но он был очень самобытным, а его сила, юмор и достижения отличались необычайным разнообразием: города и графства были непохожи друг на друга, у жителей одной деревни были разные познания, привычки, мнения. В разных местах говорили на разных диалектах, отличавшихся интонационно и лексически, даже стиль одежды всюду был особым. Теперь все, что составляло соль английской жизни и материал для нашего искусства, размывается. Когда я в последний раз был в галерее «Тейт», там была представлена серия гипсовых слепков с работ Матисса, показывающих постепенное исчезновение человеческого тела. Первый слепок изображал неуклюжую, но хорошо узнаваемую женскую спину, последний — чистый абсурд или абстракцию, а между ними усердный студент мог изучать стадии разложения в голове мастера. Нечто похожее происходит сейчас с англичанами.

Их уже трудно отыскать в Лондоне. Здесь живут те, чье проживание кто-то оплачивает. На улицах мелькают странные лица и слышатся чужие наречия, туристы заполонили отели, частных домов практически не осталось. Я преувеличиваю? Может быть, еще найдется с десяток домов, где за обеденным столом собирается больше двенадцати человек. Только не подумайте, что я какой-нибудь гуляка или светский лев. Мои познания я почерпнул из надежных источников: всякое гостеприимство носит теперь деловой или официальный характер.

Прежнее общество не было ареной политических и финансовых интриг, как его любили изображать. Это был мир, где люди развлекались и в то же время соблюдали правила приличия, требовали светских манер от представителей своего круга и от тех, кто им подражал, умели осадить наглеца, отличали славу от скандальной известности и от каждого работника ждали высокого мастерства.

Это был институт, столь же важный, как и монархия. Лондонское общество распалось. Его представители рассеялись: большинство из них удалились в свои загородные дома; остальных разбросало — от Центральной Африки до Вест-Индии. Те, кто его оживляли, покорились телевидению, которое умеет лишь отуплять и опошлять. Это свершившийся факт, и возродить былые традиции, кажется, невозможно.

Все это, естественно, не приносит радости издателю газеты, который ежедневно должен поставлять публике что-то новенькое и волнующее. Чем он будет заполнять свои колонки в последующие десятилетия? Я не вижу впереди ничего, кроме унылого однообразия. Практическая польза автомобиля сходит на нет. Предположим, хотя это маловероятно, он снова станет средством передвижения, и вся страна превратится в сплошную автостраду и автопарк, у людей не останется побуждающих стимулов куда-то ехать, поскольку все здания будут однообразными, в магазинах будут продавать одни и те же товары, все будут одинаковыми голосами говорить одно и то же. Пожилые, повидавшие мир люди едва ли захотят путешествовать. Раньше ездили за границу, чтобы посмотреть, как живут иностранцы, отведать незнакомых блюд и увидеть необычную архитектуру. Через несколько лет мир разделят на небезопасные зоны, куда можно будет проникнуть только с риском для жизни, и туристические маршруты, по которым можно будет добраться до однотипных отелей: чистых, дорогих и второсортных.

Искусства? Здесь, слава Богу, ничего нельзя сказать с уверенностью. Мы на своем веку уже видели, как живопись и скульптура заглохли во всем мире, но человеческий дух может и воспарить. Но предположим, у нас в Англии вскоре появится гений. Останется ли он в своей стране? Награда за это будет ничтожной. Вокруг него уже не будет культурного мира, который мог бы развлекать и поощрять его. Наверное, он нас покинет, как это сделали многие в последние годы. Культура, изгоняющая художников, вместо того чтобы воздавать им почести, достойна всяческого сожаления. Он сбежит не потому, что будет искать славы и роскоши, — просто в новом обществе у него не будет стимулов для работы. Если он останется, то будет изгоем.

Подонки общества будут существовать всегда. При нынешнем росте преступности в Англии, она превысит уровень американской преступности в 1965 году, а в 1980-м — сицилийской. Зато издатели газет могут утешиться. Забастовки и тяжкие преступления на протяжении всей этой серой эпохи все еще будут главными новостями. Однажды нам расскажут о приключениях американцев или русских, прилетевших на Луну в герметичном космическом корабле, и это будет самое волнующее событие века. Господи, как скучно!

Но где-то около 1970 года мы прочтем о начале новой мировой войны. Большинство моих соотечественников будут ее приветствовать, увидев в ней спасение от скуки. Бедные твари, они забыли, что это такое. Но вскоре узнают. Эпоха закончится новым припадком социализма, более страшным, чем террор Черчилля — Эттли в начале сороковых годов нашего столетия.

Daily Mail, 1959, December 28

The Estate of Laura Waugh

Зрительный зал

Человек, которого ненавидит Голливуд

О фильме Месье Верду Ч. Чаплина

© Перевод А. Курт

Чарли Чаплин не просто непопулярен в Голливуде. Долгие годы он был жертвой организованной травли. Сообщество, мало отличающееся по своему нравственному уровню от обезьян в зоопарке, делает вид, что шокировано его мелкими прегрешениями. Его обвиняют, возможно не без оснований, в социализме и пацифизме. Он не участвует в благотворительных акциях, которые кинематограф периодически поддерживает. Любая дубинка сгодится, чтобы побить человека, подарившего миллионам больше чистой радости, чем все его коллеги вместе взятые.

Все очень просто: его ненавидят за то, что он великий артист. В Голливуде иногда прощают талант, но гения — никогда. Они выслеживают его, чтобы затравить до смерти. Как только стало известно, что Чарли Чаплин работает над новой лентой, прежде чем можно было что-то увидеть за пределами его тщательно охраняемой киностудии, критики уже приготовились заклеймить ее. Америка почти единодушно выступила против его нового фильма. Теперь эта волна докатилась до Европы. Я убежден в том, что мы должны оказать ему совсем другой прием.

Я посмотрел фильм на закрытом показе в Голливуде. Я шел туда, надеясь на один вечер вернуться в счастливую пору отрочества, а увидел потрясающее и зрелое произведение искусства. Не хочу сказать, что нашел в этом фильме милое моему сердцу «идейное содержание». Там есть «идея», но скорее неутешительная.

Европеец не может жить в изгнании и сохранить свой культурный уровень неиспорченным. Американские интеллектуалы — это, в основном, беженцы из Центральной Европы, и бедный Чарли подхватил у них пару убогих идей. Гении часто пробавляются самыми нелепыми идеями.

Чарли вложил в этот фильм всего себя. Он — сценарист, режиссер и продюсер в одном лице. На протяжении всей картины он постоянно в кадре. Все исходит от него, в том числе и абсурдные идеи, и непревзойденная актерская игра, и искусство рассказчика.

Хорошо знакомый нам бродяга остался в прошлом. Его сменил вертлявый, старомодный, элегантно одетый французский буржуа, месье Верду, который промышляет тем, что женится и убивает своих «жен», чтобы завладеть их состоянием. Холодный профессионал, он мастерски, хотя и без особого удовольствия, выполняет свою работу и после каждого убийства возвращается к себе домой, где царит трогательная семейная идиллия.

Мы знакомимся с ним в саду, среди благоуханных роз; на заднем плане дымит мусоросжигательная печь, где он избавляется от только что убитой жертвы. А расстаемся у эшафота, где он — блестящий штрих — выпивает глоток рома, которого никогда прежде не пробовал, отчего его походка становится неуклюжей, а удаляющаяся фигура вызывает в памяти легендарные финалы чаплиновских фильмов, в которых маленький жалкий бродяга идет вразвалочку навстречу неведомой судьбе.

Между этими двумя сценами располагается череда великолепных выдумок; не будем их пересказывать, чтобы не испортить удовольствия зрителям. У другого режиссера повторяющаяся тема женоубийства могла бы стать назойливой. Здесь она не теряет свежести и не перестает изумлять.

Чарли Чаплин давно сошел с экранов. Появилось новое поколение зрителей, которые вообще его не знают. Для них фильм будет откровением, для нас — волшебным напоминанием о том, что перед нами — величайший актер всех времен, достигший творческой зрелости. Каждое движение он выполняет с точностью танцовщика. Посмотрите, как, шаркая ножкой, он демонстрирует качество паркета в доме, который пытается продать. А вот он накрывает стол на двоих, а потом вспоминает, что прошлой ночью успешно разделался с очередной жертвой, и оставляет один прибор для себя. Сравните эти мельчайшие, изысканные штрихи и приемы актерской техники с тем, что делают популярные звезды киноиндустрии, и вы поймете, почему против него все ополчились.