Сын розовой медведицы - Виталий Чернов

Дина помыла рис, откинула за спину косу, легко, пружинисто поднялась и, держа перед собой алюминиевую чашку, со дна которой падали большие капли, прищурилась.

- Николай, скажите честно, вы думали сейчас обо мне?

Скочинский улыбнулся.

- Говорите, что думали? Я это чувствовала.

- Ну, предположим, подумал, что мы очень хорошо сделали, что взяли вас с собой.

- А еще о чем?

- Больше ни о чем, уверяю. - Он снова напустил на себя полушутливый-полусерьезный тон: - О взаимной симпатии людей, как стимуле будущей пользы...

Она махнула рукой, видимо поняв, что он снова отделается шутками и ничего существенного не скажет. Подошла к котлу, сняла с него деревянную крышку, понюхала пар и всыпала рис.

- Ваша уверенность в поварском деле, - все тем же шутливым тоном сказал Скочинский, - вселяет в меня надежду, что вы, перед тем, как сюда ехать, специально прошли кулинарные курсы.

- Нет, не проходила. И вообще не была уверена, что вы меня возьмете. Николай, скажите, что обо мне думает Федор Борисович? Только серьезно.

- Это для вас очень важно?

- Конечно. А вам разве не важно знать, что думают о вас люди? Я, например, все время испытываю перед ним угрызение совести. Вы же ему просто меня навязали. Я это поняла.

- Неправда. Все уже было решено. Он умеет уважать в человеке настойчивость и достоинство.

- Вот как!

Дина разгребла под казанком угли, оставила жара столько, чтобы не пригорел рис. Затем оструганной палочкой проделала в горке риса, уже взявшегося влагой, дырочку и снова захлопнула крышку. Вокруг было тихо, солнечно, ярко от зелени. Разогревшиеся от солнечного тепла, бесновались над лужайкой мухи и бабочки.

- Что же вы замолчали? - спросил Скочинский.

Дина присела неподалеку от слабо чадившего костра и задумчиво уставилась на фиолетовые языки приглушенного пламени. Потом ресницы ее дрогнули, и она решительно повернулась к нему лицом.

- Обещайте, что это останется между нами.

- Обещаю, - сказал он.

- Относительно своей пользы в экспедиции я говорить не хочу. Это покажет будущее, - заговорила она медленно. - Скажу только, что совсем не случайно я попросилась к вам. Моя подруга училась на факультете биологии. Она слушала лекции Федора Борисовича и однажды подала мне мысль прийти к ним в аудиторию и послушать его. Первая же лекция меня захватила настолько, что я была сама не своя. Преподаватели у нас замечательные, но такой дар, такое умение держать всю аудиторию в напряжении два часа я действительно встретила впервые. Он умел так преображаться, что его трудно было узнать. Все сидели словно загипнотизированные. Потом уж меня никто не приглашал, я ходила сама. Да и не только, оказывается, я. Его ходили послушать многие. Меня же он просто покорил. Я уже раскаивалась, что пошла на исторический. И все думала, какой из него будет большой ученый и какое счастье было бы работать вместе с ним. Вот с чего все это началось. Теперь вы понимаете, почему я оказалась такой настойчивой?

- Понимаю, - улыбнулся Скочинский.

7

Федор Борисович вернулся к обеду и привел обещанных гостей.

Пришли Ибрай с сыном и учитель Сорокин.

Ильберс, сын Ибрая, был рослым тринадцатилетним парнишкой, действительно большеголовым, как говорил отец. Прямой внимательный взгляд был умным, мальчишка, видно, рос сообразительным.

- Будем знакомиться? - спросила Дина.

- Будем, - ответил он смело, протягивая темную сухощавую руку. - Меня зовут Ильберс.

- А ты неплохо говоришь по-русски!

Мальчик заулыбался, посмотрел на Сорокина. Тот ему подмигнул: знаем, мол, чему обучать.

- Меня зовут Диной Григорьевной. Выговоришь? - спросила Дина, все еще держа его руку в своей.

- Ди-на Гильдер... ровна, - сказал Ильберс раздельно, не переставая улыбаться. - Можно, я буду называть вас Дина-апа?

Наблюдая за этой сценой, все засмеялись. Федор Борисович подбодрил Ильберса:

- Зови, зови, я разрешаю.

За обедом он сообщил, что лошади будут завтра и что продадут их сравнительно недорого, как для хороших людей. Ибрай выберет сам. Наконец-то, кажется, дело сдвинулось с мертвой точки. Настроение у всех было приподнятое. Ели приготовленный Диной плов, разговаривали, шутили. Сорокин подтрунивал над Ибраем:

- Ибрай Кенжентаевич, что-то вы стали полнеть за последнее время, - и показывал, как покруглело его лицо.

- Э-э, - важно тянул тот. - Я много крепкого чая пью.

- А почему тогда шея тонкая?

- А-а, вода есть вода, - невозмутимо отвечал Ибрай, хитро прищуриваясь.

На следующее утро приехали казахи, в чапанах, в лисьих малахаях, привели лошадей. От тех и других пахло степью, знойным солнцем, потом седельных подушек. Из четырех Ибрай отобрал только две - одну гнедую и другую буланую. Обе казались неказистыми, но не худыми. Дина удивилась, когда двух других, более рослых и стройных, Ибрай отверг. На ее вопрос почему, пояснил:

- Эти для степи хороши. В горах - слабые будут. Такие не нужны. - И велел казахам привести других, долго и настойчиво что-то им объясняя. К обеду привели еще четырех. Этими Ибрай остался доволен. Трех покрепче он определил под вьюки, буланую кобылицу посоветовал Дине:

- Хорошая кобыла. Умная. Женщине самый раз. Бери, Дина-апа.

Еще два дня ушло на сборы. В избытке был закуплен плиточный чай, затем два мешка муки, кое-что по мелочи.

Теперь можно было отправляться в путь, но все еще не находился проводник. Расспросы Сорокина о Кара-Мергене ничего не дали. Знатный охотник, по уверениям степняков был где-то в горах и ни в одном из аулов пока не показывался. Федор Борисович принял решение ехать самостоятельно. Сорокин перед ним чувствовал себя явно виноватым, хотя никакой вины за ним не было. Обычная веселость с него слетела. Ходил рассерженным и накануне отъезда долго и настойчиво говорил о чем-то с Ибраем. Казахский язык он знал в совершенстве. Ибрай сперва что-то доказывал, мотал головой, а потом, видно, сдался, тяжело вздохнул и сказал:

- А, жарайды!

Сорокин потом объяснил:

- Ибрай Кенжентаевич согласился проводить вас до аула Кильдымбая. Это в двух днях пути отсюда. Ну, а там вы уж поедете сами. Гору Кокташ он покажет. Думаю, с пути не собьетесь. Совет вам, Федор Борисович, такой: чтобы преждевременно избежать суеверных толков о вашей экспедиции, не называйте кочевникам места, куда едете. Говорите, что не знаете сами, где остановитесь. Так будет лучше. Поверьте, я хотел бы сделать для вас все, но... не все по силам.

Договорились, что рано утром он приедет на проводы. Но прибежал вечером, запыхавшийся и возбужденный. Войдя в палатку, весело крикнул:

- Кричите "ура". Только что приехал Кара-Мерген... - И рассказал: - В трудную для них минуту казахи часто приезжают ко мне за советом. Вот и этот приехал. Надо же, самого Жалмауыза видел! Теперь не знает, что делать. Своим сородичам рассказать об этом нельзя: чего доброго - побьют камнями. А парень славный, смелый, но тоже не без предрассудков. Совсем убит горем и уверяет меня, что скоро умрет. Я ему рассказал о вашей экспедиции и заявил, что вы, Федор Борисович, самый большой ученый и едете на Кокташ, чтобы поймать Жалмауыза. Сперва он снова пришел в ужас, а потом я втолковал, что с вами нечего бояться и что для него единственный выход - быть вашим проводником и помощником. Он дал согласие.