Орбинавты - Марк Далет

Вернувшись в комнату, он собирался почитать перед сном рукопись «Свет в оазисе», но уступил навалившейся сонливости и сразу лег в постель.

Алонсо находился в ладье, плывущей мимо дворца, на балконах которого стояли группы мужчин и женщин в нарядных одеяниях. Они беседовали о литературе и музыке, и Алонсо остро чувствовал, что будет принят в любой из этих групп как желанный собеседник. Но как попасть во дворец? Входа нигде не было видно. Алонсо заметил, что лодку тянут три лебедя — черный самец посередине и две белые самки по краям. Они рвались вперед с такой силой, что ладья приподнялась над водой и оказалась на уровне галереи на одном из верхних этажей дворца.

«Это же сон, — догадался Алонсо, — мне все это снится!» Как всегда, мгновение догадки сопровождалось вспышкой радости. Тут же сработало ставшее уже привычным желание как-то изменить обстановку сна, чтобы утвердиться в том, что вся эта красота — дворцы и реки внизу, облака рядом с ним, — все это — мир, созданный его собственным рассудком, и поэтому он волен распоряжаться им по своему усмотрению.

Сновидец Алонсо пожелал увидеть прямо перед собой «даму из медальона». Он часто это делал во сне, и девушка, как обычно, немедленно оказалась перед ним. Она стояла на балконе какого-то невероятно высокого здания, а возле нее проплывало перистое серебристое облако. Синие глаза улыбались, ветер трепал черные локоны. Алонсо направился было к ней, но стал просыпаться. Пытаясь удержать сон, он внимательно разглядывал лепнину балкона прямо перед собой, но, как видно, эта мера была запоздалой, поскольку сон уже себя исчерпал.

Алонсо еще долго лежал, вспоминая в подробностях только что приснившийся сюжет. Его удивляло свойство памяти. Днем он уже не мог вообразить ту синеглазую девушку, чей миниатюрный портрет однажды мельком увидел в медальоне Мануэля де Фуэнтеса. Во сне же ее лицо возникало совершенно отчетливо. Это было странно и манило ощущением некой тайны. Как будто существовали два Алонсо. Один, дневной, уже почти не помнил девушку. Второй же, сновидец, не забывал ничего.

С тех пор, как минувшей весной Алонсо впервые осознал в сновидении, что спит и видит сон, — Алонсо называл такие сны «сказочными» — он каждую ночь ложился в постель, развивая в себе упорное намерение сохранить осознанность, понять во сне, что его окружает мир его собственного воображения, а не действительность, и непременно что-нибудь в этом иллюзорном мире изменить.

Его усилия постепенно приносили плоды. Если поначалу он видел «сказочные» сны не чаще одного раза в месяц-полтора, то теперь они случались один-два раза в неделю. Довольно часто в мгновения, когда интенсивность эмоционального переживания достигала апогея, сон начинал улетучиваться. Из первых «сказочных» сновидений Алонсо выбрасывало практически сразу. Позже ему удалось расшифровать место в рукописи, где содержался совет именно для подобных ситуаций. Неведомый автор древнего текста рекомендовал, сновидцу, чувствующему, что он вот-вот проснется, сосредотачиваться на какой-нибудь детали в мире сна. Это могло продлить сновидение. Алонсо вскоре убедился, что рекомендация действительно часто помогает: его «сказочные» сны стали заметно продолжительнее, чем раньше.

Итак, в том, что касалось управления снами, Алонсо мало-помалу двигался вперед, однако те же самые действия в реальности не оказывали на нее никакого воздействия.

Наутро, когда братья покинули гостиницу, еще моросило и небо было плотно обложено тучами, но во второй половине дня в образовавшийся среди них просвет вдруг словно случайно вплыло солнце, разом озарив город и полностью преобразив его облик. Это было так неожиданно, что ни один из троих Гарделей, возвращавшихся после деловой встречи, не смог удержать восхищенного возгласа.

С холма, на котором они в этот момент находились, их взорам открылся золотой город!

В это невозможно было поверить: дворцы, церкви, коллегии университета и обычные дома приобрели под воздействием солнечных лучей необъяснимое, таинственное, золотистое свечение. Казалось, сам камень, из которого выстроены здания, источает свет. Вдали виднелся многоарочный римский мост через реку Тормес.

— Что за наваждение? — воскликнул Хуан.

Ответа ни у кого не нашлось.

Здесь и там братьям попадались на глаза группки студентов. Их легко можно было узнать по черным камзолам с цветными атласными перевязями и наброшенным на плечи плащам.

В одном месте братья наткнулись на здание, выложенное каменными раковинами. Окна были забраны в замысловатые кованые решетки.

— Какой странный дом! — удивился Алонсо.

— Может быть, он как-то связан с орденом Сантьяго? — предположил знаток геральдики Энрике. — На гербе этого ордена тоже изображена раковина.

Во время обеда в трактирном зале «Пиренейского льва» посетителей было больше, чем накануне вечером. Особенно шумела компания студентов за одним из столов. Они ели, пили и шутили в обществе разряженных молодых женщин, громко смеявшихся их шуткам. Кто-то сделал им замечание, на что один из студентов беззлобно откликнулся:

— Но мы же писцы! Разве вы не знаете, что красивые женщины и доброе вино — возлюбленные всех писцов!

Его товарищи зашлись в гомерическом хохоте, будто никогда не слышали ничего остроумнее. Энрике переглянулся с братьями и недоумевающе пожал плечами.

Через несколько дней Хосе и Энрике, удовлетворенные результатами переговоров с местными овцеводами и шерстяниками, объявили Алонсо, что он может сделать передышку и заняться своими книжными делами. Владелец гостиницы разузнал, где находится типография Антонио де Небрихи, и Алонсо отправился туда не без душевного трепета. Ему предстояло увидеться с человеком, который первым в Кастилии использовал наборные станки для издания книг методом Гуттенберга. И с человеком, предложившим новейший способ классификации грамматических объектов[33]. Причем это был один и тот же человек.

В типографии было шумно и пахло краской. Алонсо спросил у мастера-печатника в синем фартуке, где найти хозяина типографии.

— Кто его спрашивает? — поинтересовался мастер.

— Меня зовут Алонсо Гардель. Я ненадолго прибыл из Кордовы. Имею отношение к книжной торговле в Андалусии.

— Сеньор Небриха сегодня работает в университете, — пожал плечами печатник. — Вы договорились с ним о встрече?

— Нет, мы еще не знакомы. Я хотел бы обсудить с ним один вопрос, который может представить для него интерес.

— Тогда приходите в четверг. По четвергам дон Антонио обычно бывает здесь. Если у него будет свободная минута, он, возможно, согласится поговорить с вами.

Поблагодарив и направившись к выходу, Алонсо увидел еще одно помещение, где вместе с работниками типографии стояли несколько посетителей. Судя по всему, это были покупатели. Решив, что в такой компании он не привлечет к себе лишнего внимания, Алонсо вошел туда.

Пройдя мимо чернокожей девочки-подростка (видимо, это была служанка, присланная кем-то за заказом), он остановился возле молодого человека, разглядывавшего книгу, лежавшую раскрытой на столе. Это был какой-то латинский трактат о лечебных свойствах растений. Рядом с ним лежали в коробке отлитые из металла выпуклые буквы. Ими набирались строки, которые с помощью специального пресса, стоящего в том же помещении, оттискивались на бумаге.

— Я вижу, вам очень хочется взглянуть на этот текст. Нисколько не возражаю, — улыбнулся молодой человек, заметив, как Алонсо косится на буквы. Видимо, решив, что Алонсо — еще один покупатель, пришедший сюда за заказанной книгой, он не догадался, что процесс набора интересует его больше, чем конкретный фолиант. Хотя, разумеется, Алонсо был не из тех, кто отказывается взглянуть на книгу.

— О, благодарю вас! — Алонсо наклонился над текстом и перевел вслух первую попавшуюся фразу: «Настой коры ивы и тополя, растущих при храме Прозерпины, позволит женщине не зачать». Неужели это средство действительно помогало римским матронам?

— Трудно сказать. — Живое лицо собеседника чем-то неуловимо напоминало Алонсо его друга Рафаэля Абула-фию. Алонсо не сомневался в том, что это крещеный еврей. — Насколько мне известно, дамы в местных борделях тоже принимают различные отвары и настои из растений, однако я отнюдь не уверен в их эффективности.

— Для их профессии это действительно вопрос животрепещущий, — заметил Алонсо. — Тем более что церковь не одобряет ни их деятельности, ни предохранения от беременности.

— С неодобрением церкви они как-то справляются. Вторая проблема намного острее: спорить с природой непросто. — В глазах незнакомца вспыхивали смешинки, хотя интонация ничем не выдавала веселости.

— Жаль, что они плохо знакомы с трудами Овидия и Лукреция, — посочувствовал Алонсо саламанкским блудницам.