Гоген в Полинезии - Бенгт Даниельссон

мирового судьи.

- Любезный мсье Гоген, что за нелепая мысль! Как вам это пришло в голову? Разве вы

не знаете, что для такой трудной должности нужны особые данные и основательные

знания? Скажу напрямик - вас невозможно назначить. Это произвело бы очень дурное

впечатление.

Я не мог не восхищаться удивительной проницательностью этого мерзавца, который в

одну минуту решил, что я лишен всяких данных, и несравненной учтивостью, с какой он

объявил мне, что я буду производить дурное впечатление в роли мирового судьи»73.

Что бы ни думал сам Гоген, его сарказм говорит скорее о том, как он был разочарован

и ожесточен, чем о продажности и нечестности Лакаскада.

Решительный отказ губернатора поставил Гогена в крайне тяжелое и неприятное

положение. Даже если он тотчас напишет своим друзьям-художникам в Париже и те чудом

окажутся в состоянии одолжить ему денег, он их получит самое раннее через четыре

месяца. Быстрее этого письма не оборачивались, а телеграфного кабеля до Таити не

дотянули. Да и то надо признать, что почта работала очень хорошо. Все письма и переводы

шли через Северную Америку. Самым трудным и долгим, естественно, был этап между

Таити и Сан-Франциско длиной в 3660 морских миль. Ежемесячное сообщение

поддерживали небольшие шхуны водоизмещением в 150-220 тонн. Из Сан-Франциско они

выходили первого числа каждого месяца, из Папеэте - между двенадцатым и пятнадцатым.

Плавание обычно длилось минимум четыре недели, иногда намного больше. Так, шхуна

«Сити оф Папеэте», которая отчалила 15 декабря 1891 года и везла, в частности,

упомянутые письма Гогена Морису и Метте, из-за сильного встречного ветра сорок девять

дней пробивалась в Сан-Франциско74. Вот почему Гоген не получил своевременного

ответа.

В Матаиеа он, разумеется, не мог рассчитывать ни на какой заработок. Несколько

лучше обстояло дело со случайной работой в Папеэте, но там хватало загулявших моряков

и заблудших туземцев с других островов Французской Полинезии, которым нужны были

деньги на обратный путь. Вероятно, Гоген смог бы получить должность капитана шхуны

или бухгалтера в какой-нибудь фирме, потому что людей со специальным образованием не

хватало; а он знал обе профессии лучше большинства своих соотечественников,

избравших эти занятия. Но тогда пришлось бы вовсе отказаться от живописи, о чем он

даже не помышлял. Время шло, а денег из Франции не поступало, и он стал продавать то,

без чего мог обойтись. Одним из первых было продано замечательное и бесполезное

охотничье ружье.

В довершение, всякий раз, когда Гоген отправлялся в ненавистный город добывать

деньги, ему приходилось выкладывать восемнадцать франков. Держать свою коляску, как

это делали все поселенцы, ему, понятно, было не по карману. И Гоген совершал

сорокапятикилометровое путешествие в дилижансе, который ходил раз в день между

Папеэте и Таравао, небольшим поселком в пятнадцати километрах от Матаиеа, на мысу

между Большим и Малым Таити. Если учесть, что дорога отнимала пять с половиной

часов, - девять франков в один конец не такая уж большая цена. Хотя, по чести говоря,

платить надо было бесстрашным пассажирам, они, безусловно, заслуживали компенсации

за переносимые ими муки. Вот как один путешественник той поры описывает поездку в

Матаиеа:

«Экипаж представляет собой длинный и довольно широкий открытый ящик с тремя

поперечными скамьями на три человека каждая, если потесниться. Ящик поднят на

полтора метра над землей, он покоится на трех рессорах - две сзади, одна впереди; они в

свою очередь опираются на две оси. Передние колеса почти такие же большие, как задние.

С левой либо с правой стороны, по усмотрению кучера, висит тяжелый, массивный

почтовый ящик, который от тряски частенько срывается с петель75. Первое время в

дилижанс запрягали четыре лошади цугом. Но вторая пара, случалось, тормозила, когда

первая тянула экипаж вперед, и приходилось часами ждать, пока они поладят. В Таити

всегда пристально следят за европейской модой, и теперь запрягают тройку; во многих

местах ширина дороги такая, что больше просто не проедет. После этого

усовершенствования сообщение стало более регулярным. И наконец - великое достижение

- дилижанс снабдили пологом, чтобы пассажиры не выкалывали друг другу глаза спицами

своих зонтов. Попробуйте угадать, из чего был сделан первый полог? Из кроватной сетки

(к счастью, без пружин), поставленной на четыре палки! Опыт удался, и модель была

утверждена.

Лучшее место - на передней скамье, рядом с кучером, потому что он предпочитает

сажать к себе не больше одного человека; к тому же у вас не громоздится под ногами куча

багажа. Последняя скамейка лучше всего подходит для людей флегматичных,

нуждающихся во встряске, которой на этой дороге не избежать. Потому что когда

дилижанс полон, задние рессоры совсем сжимаются, и сидящие на последней скамейке то

и дело получают толчок, который через позвоночный столб передается в мозг, совершенно

его оглушая»76.

Для полноты картины добавим, что Гоген ездил в город в разгар дождевого сезона.

Дожди длятся на Таити примерно с ноября по апрель, и в это время часто дует сильный

ветер, от которого самый лучший в мире полог не может защитить.

Жители Папеэте больше не видели причин относиться к Гогену радушно и вежливо,

после того как губернатор показал своим решительным поведением, что этот человек, хоть

он и получил каким-то таинственным путем официальную миссию, - ничтожество.

Исключений было мало. Самыми верными друзьями оказались самые старые: лейтенант

Жено и его соседи - кондитер Дролле и санитар Сюха. Жено всегда давал Гогену приют,

остальные частенько приглашали отобедать. И все трое время от времени давали ему

деньги взаймы. Гоген выражал свою благодарность единственным доступным ему путем:

дарил им рисунки и картины. Один раз он даже написал портрет для Сюха. Повод был не

совсем обычный, но картина была принята так же, как и предыдущие полотна Гогена. У

супругов Сюха был единственный сын, Аристид, которому тогда исполнилось всего

полтора года. В начале марта 1892 года Аристид заболел, судя по всему, гастритом.

Несмотря на это, мать, следуя лучшим (вернее, худшим) таитянским традициям,