Там мы стали другими - Томми Ориндж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мнимая смерть
Мы не привыкли жить ожиданием выстрелов. Стрельба. Когда это происходит, когда мы видим это на наших экранах, мы все равно думаем: нет, это не с нами. Это происходит с людьми по ту сторону экрана, с жертвами, их родными и близкими. Мы не знаем этих людей, мы даже незнакомы с теми, кто их знает. Мы далеки от того, что видим на экране, особенно от того опасного человека, всегда мужчины. Мы смотрим и чувствуем ужас, невероятность происходящего – день, два дня, целую неделю. Мы публикуем посты и кликаем ссылки, ставим лайки и дизлайки, делаем репосты и потом как ни в чем не бывало идем дальше, навстречу следующему событию. Мы привыкаем ко всему до такой степени, что даже привыкаем привыкать. Или мы только думаем, что привыкли, пока не появится стрелок, пока он не встретится нам в реальной жизни, окажется среди нас. Вот тогда стрельба будет звучать повсюду – внутри, снаружи, в прошлом, будущем, настоящем; и мы не сразу догадаемся, откуда он палит, но тела будут падать, выстрелы заставят сердце пропускать удары, вспыхнет паника, пот выступит на коже, и не будет ничего более реального, чем тот миг, когда мы нутром почуем, что конец близок.
Криков будет меньше, чем мы ожидаем. Повиснет тишина, молчание жертвы, пытающейся скрыться; мы закроем глаза и уйдем глубоко в себя, надеясь, что все это сон или ночной кошмар; надеясь, что проснемся навстречу той, другой жизни, по ту сторону экрана, где можно наблюдать в безопасности своих диванов и спален, автобусов и поездов, наших офисов, да из любого места, только не оттуда, где стреляют. Мы играем, притворяясь мертвыми, а значит, вовсе не играем. Мы выберемся, как призраки, из собственных мертвых тел в надежде сбежать от выстрелов и громкой тишины ожидания следующего залпа, еще одной горячей очереди, которая перережет чью-то жизнь, перебьет дыхание, принесет обжигающий жар, а потом охлаждение слишком скорой смерти.
Мы ожидаем, что стрелок появится в нашей жизни, так же как знаем, что придет смерть, ведь она всегда приходила за нами, со своей неумолимой косой, разящей наверняка. Мы почти готовы услышать грохот выстрелов поблизости. Упасть на землю и прикрыть голову. Почувствовать себя зверем, добычей, валяясь бесформенной кучей на земле. Мы знаем, что стрелок может появиться где угодно, где бы ни собрались люди; мы ожидаем увидеть его боковым зрением, эту тень в маске, движущуюся сквозь толпу, выдергивающую людей наугад, эти полуавтоматические стрелы, пронзающие тела, отправляя их, беспомощных, молотить разорванный воздух.
Пуля – штука настолько же быстрая, насколько и горячая. Горячая, подлая и прямолинейная, она проходит сквозь тело, пробивает дыру, разрывает, обжигает, выходит, летит дальше, голодная, или остается в теле, укладывается, остывает, отравляет. Когда пуля вскрывает тело, кровь хлещет, как из набитого рта. Шальная пуля, как бродячая собака, может подойти и укусить кого угодно только потому, что ее зубы заточены на то, чтобы кусать, разжевывать, рвать мясо. Пуля создана для того, чтобы прожевать столько, сколько сможет.
Что-то из этого обретет смысл. Пули летят сквозь расстояния. Годы. Их звук разорвет воду в наших телах, разорвет сам звук, разорвет наши жизни пополам. Трагедия будет невыразима. Мы десятилетиями боролись за то, чтобы нас признали людьми настоящего, современными и значимыми, живыми, только чтобы умереть в траве, одетыми в перья.
Тони Лоунмен
Патроны поступят с завода боеприпасов Блэк-Хиллз в Южной Дакоте. Их упакуют в коробки по шестнадцать штук, перевезут через всю страну и будут хранить на складе в Хейворде, что в штате Калифорния, в течение семи лет, а потом их вывезут, разложат на полках магазинов, и в Окленде, в гипермаркете Walmart на Хегенбергер-роуд, их купит молодой человек по имени Тони Лоунмен. Две коробки патронов перекочуют в его рюкзак. Он снова вытащит их и предъявит охраннику на выходе, чтобы тот сверил товар с чеком. Тони поедет на велосипеде по Хегенбергер-роуд, через эстакаду и по тротуару мимо бензоколонок и закусочных фастфуда. Он будет чувствовать тяжесть поклажи и слышать позвякивание патронов на каждой кочке и выбоине.
У входа на стадион он достанет из рюкзака коробки и высыплет патроны в носки. Он размахнется и бросит носки по одному в стену за кустами, мимо металлоискателей. Когда закончит, он снова посмотрит на луну, проследит, как туман его дыхания поднимается между ним и остальным миром. Под стук собственного сердца, отдающийся в ушах, он подумает о патронах в кустах, о пау-вау, и снова задастся вопросом, как так вышло, что он оказался здесь, под луной, под нависающими стенами стадиона, где прячет пули в кустах.
Келвин Джонсон
Когда Келвин прибывает на место, все заняты тем, чем обычно заняты в первый час заседания оргкомитета пау-вау, членом которого он является: ведут светскую беседу и наполняют бумажные тарелки мексиканскими закусками. Внимание Келвина привлекает новенький. Толстяк, он единственный без тарелки. Келвин догадывается, в чем причина: как и все жирдяи, парень не знает, что делать со своим весом. Как к нему привыкнуть и полюбить себя таким. Келвин и сам далеко не мелкий, но он высокий и носит мешковатую одежду,
