Там мы стали другими - Томми Ориндж

– Все это сильно смахивает на пьяный бред. Разве, когда напиваешься, память не подводит?

– Это верно, но пойми, когда появился интернет, или, вернее, когда я начал им пользоваться, первым делом я задал поиск высоких белых парней в пустыне Аризоны, и кое-что прояснилось. Их называют Белыми гигантами. Пришельцами. Это не шутка. Можешь сама посмотреть, – говорит Харви.

В кармане у Джеки вибрирует телефон. Она достает его, зная, что Харви подумает, будто ей приспичило поискать в интернете этих Белых гигантов. На экране всплывает необычно длинное сообщение от Опал.

«Я уже решила, что ты бы сказала мне, если бы нашла у себя в ноге паучьи лапки, еще раньше или после того, как я написала тебе про Орвила, но теперь мое предположение не имеет смысла, потому что я нашла паучьи лапки у себя в ноге незадолго до того, что случилось с Рональдом. Я никогда не говорила тебе об этом, вот только сейчас вспомнила. Мне нужно знать, бывало ли с тобой такое. Я чувствую, что это как-то связано с мамой».

– Я читал на одном сайте, что Белые гиганты теперь управляют Америкой, представляешь? – продолжает Харви. И Джеки становится грустно за Харви. И за Опал. И за эти паучьи лапки. Если бы она когда-нибудь нашла у себя в ноге чьи-то лапки, то, наверное, покончила с этой чепухой раз и навсегда. Она настолько ошеломлена всем происходящим, что чувствует усталость. С ней порой случается такое, и она воспринимает это с благодарностью, потому что обычно мысли не дают ей уснуть.

– Я собираюсь немного поспать, – говорит Джеки.

– О. Ладно, – понимающе произносит Харви.

Джеки прислоняется головой к окну. Смотрит, как струится и колеблется белая лента шоссе. Как поднимаются и опускаются волнами телефонные провода. Ее мысли блуждают, слабеют, бесцельно цепляются за что-то. Она думает о своих молярах, о том, как они ноют всякий раз при попадании в рот чего-то слишком холодного или горячего. Думает о том, сколько времени прошло с ее последнего визита к дантисту. Ей любопытно, что там было с зубами у мамы. Она размышляет о генетике, о крови и венах и о том, почему бьется сердце. Она смотрит на темное отражение своей головы в оконном стекле. Глаза беспорядочно моргают и наконец закрываются. Она засыпает под тихий гул дороги и ровное урчание мотора.

Часть III

Расплата

Люди заперты в ловушке истории, а история заперта в них.

ДЖЕЙМС БОЛДУИН

Опал Виола Виктория Медвежий Щит

Каждый раз, когда Опал садится за руль своего почтового грузовика, она выполняет один и тот же ритуал. Смотрит в зеркало заднего вида и встречает свой взгляд с отпечатком прожитых лет. Ей не нравится думать о том, как давно она работает почтальоном в USPS[66]. Не то чтобы ей не нравилась эта работа. Просто тяжело видеть годы на своем лице, «гусиные лапки» вокруг глаз и морщины, расползающиеся по коже, как трещины в бетоне. Но даже при том, что она ненавидит свое стареющее лицо, ей не избавиться от привычки смотреть на него, когда перед ней оказывается зеркало, в котором она ловит одну из немногих версий собственного лица, доступных глазу, – на поверхности стекла.

Опал ведет машину и вспоминает, как впервые взяла к себе мальчишек на выходные в самом начале процесса усыновления. Тогда они все вместе поехали в универмаг Mervyn’s в Аламеду за новой одеждой. Опал посмотрела на Орвила, примеряющего перед зеркалом наряд, который она выбрала для него.

– Тебе нравится? – спросила она.

– А как быть с ними? – Орвил показал на отражения их обоих в зеркале. – Откуда нам знать, что это не один из них примеряет, а мы только копируем?

– Смотри, я сейчас помашу, – сказала Опал и взмахнула рукой перед трехстворчатым зеркалом за дверью примерочной кабинки. Лутер и Лони прятались рядом за вешалкой с одеждой.

– Она могла сначала помахать рукой, а потом ты не удержалась и скопировала. Но посмотри на это, – сказал он и пустился в дикий пляс. Размахивая руками, он подпрыгивал и кружился. Опал даже показалось, что он танцует пау-вау. Но этого быть не могло. Он просто бесновался перед зеркалом, пытаясь доказать, что никто не управляет его движениями, кроме него, Орвила, по эту сторону зеркала.

Опал следует своим маршрутом. Одним и тем же, год за годом. Но она смотрит под ноги. Опал не наступает на трещины и выбоины. Она идет осторожно, потому что помнит, что повсюду ямы, разломы – в конце концов, мир пористый, – и можно оступиться. Она живет суевериями, в чем никогда не признается. Это секрет, который она так крепко прижимает к груди, что даже не замечает. Она живет этим, как дышит. Опал опускает почту в прорези почтовых ящиков, пытаясь вспомнить, какой ложкой ела этим утром. У нее есть счастливые и несчастливые ложки. Чтобы счастливые ложки работали, их надо хранить вперемешку с несчастливыми, и нельзя смотреть, какую вытаскиваешь из ящика стола. Ее самая счастливая ложка – та, что с цветочным узором, который бежит вверх по черенку к шейке.

Она стучит по дереву, чтобы не спугнуть задуманное или отменить нежелательное, или, даже если просто о чем-то думает, непременно найдет дерево и постучит по нему два раза. Опал любит числа. Числа последовательны. На них можно полагаться. Но для Опал одни числа хороши, а другие плохи. Четные числа, как правило, лучше нечетных, и числа, которые имеют некоторую математическую связь, тоже приносят удачу. Она сводит адреса к одному числу, складывая цифры вместе, а затем судит о соседях по полученному результату. Числа не лгут. Четыре и восемь – ее любимые. Три и шесть не годятся. Она доставляет почту сначала по нечетной стороне улицы, неизменно полагая, что лучше убрать с дороги плохое, прежде чем переходить к хорошему.

Неудача или просто дерьмо, происходящее с вами в жизни, может сделать вас втайне суеверным, заставить вас взять что-то под контроль или, наоборот, ослабить чувство контроля. Опал покупает скретч-карты и лотерейные билеты, когда джекпот достигает достаточно высокой величины. Свое суеверие она никогда не назовет суеверием – опять же из страха, что оно потеряет свою силу.

Опал заканчивает с нечетной стороной улицы. Когда