Колыбельная белых пираний - Екатерина Алексеевна Ру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И в эту самую расщелину времени, пока она отвлекается на приятные пустяки, в кабинет входит ее последний за день пациент, которым оказывается Дмитрий Коршунов. В точности такой же, как четыре дня назад, когда Вера столкнулась с ним около «Нового города».
Только теперь Вера отчетливо видит, что это вовсе не мираж и не призрак. Перед ней и правда здоровый, полнокровный человек с терпким мускусным запахом.
10
Пациент из Манауса
Дмитрий Коршунов преспокойно проходит в глубь кабинета – словно к себе домой – и без приглашения садится на продавленный темно-синий диванчик, стоящий слева от Веры.
– Здравствуйте, – говорит он довольно громко, увлажняя своим горячим густым дыханием засушливый кабинетный воздух.
– Подождите минутку, – отвечает Вера. Резко встает из-за стола и идет к двери. – Одну минутку.
Ей необходимо перевести дух, прийти в себя, успокоить бушующую, словно море во время шторма, гремящую за висками кровь. Остаться одной – хотя бы ненадолго. Необъективная, нелогичная реальность все-таки застала ее врасплох, сумела прорваться в момент полной Вериной неготовности. Хотя разве возможно в принципе быть готовой к подобной встрече?
Коршунов провожает ее невозмутимым, слегка ироничным взглядом. Чуть заметно кивает. И тут же отворачивается от двери, принимаясь бесцеремонно разглядывать скромный, аскетично-серый интерьер кабинета.
Вера пробегает несколько метров сквозь глухой коридорный гул и прячется в полумраке туалета, среди прохладных клеточек черно-белого битого кафеля. Открывает кран, рассеянно наблюдая, как толстая кривоватая струя бьет по рыжему ободку сливного отверстия. Журчание воды едва слышно сквозь мощный шум крови, обливающей Веру изнутри.
Как он сумел остаться целым и невредимым? Как он меня нашел? Хотя, скорее всего, он меня и не искал. И, возможно, даже не узнал.
Из большого овального зеркала, перечеркнутого тонкой трещинкой, на Веру как будто смотрит незнакомый человек. Хилое, тщедушное тело, похожее на рыбий скелетик. Мочалисто-небрежный пучок волос, потухшие глаза неопределенного, словно грязного цвета, какой иногда бывает у воды для полоскания акварельных кисточек. Кожа на осунувшемся лице и на тонкой шее не просто бледная, а прямо-таки белая, вываренная до полной утраты жизненных соков. По чти сливается с застиранным медицинским халатом.
Белая, словно снежком припорошенная.
Так говорил в Верином сне Константин Валерьевич.
Или это было не во сне?
Минута быстро заканчивается, и Вере приходится возвращаться в свой кабинет. Когда она идет по коридору, ей в голову острым камнем падает мысль, что сейчас она откроет дверь и не обнаружит Диму Коршунова. Что его больше нет ни в кабинете, ни вообще где бы то ни было в мире; что он испарился внезапно и без объяснений – так же, как Аркадий Леонидович.
Но Коршунов все еще тут. Сидит на диванчике, вальяжно развалившись; постукивает о тусклый линолеумный пол замшевыми мокасинами (кстати, без бахил). И на линолеум падают засохшие вафельки грязи, отформатированные рифленой подошвой.
– Извините, – говорит Вера, проходя к своему столу и отчаянно пытаясь унять так и не прекратившийся стук крови. – Здравствуйте. Пересядьте, пожалуйста, вот сюда.
Она садится и показывает ему чуть дрожащей рукой на стул для пациентов – металлический, обтянутый грязно-серой искусственной кожей.
– Конечно, как скажете, – ироничным тоном отвечает он и медленно, с ленцой, не теряя ни капли вальяжности, пересаживается на предложенное место. Ближе к Вериному столу.
– Слушаю вас.
– У меня тут небольшая неприятность. Думаю, ничего особо страшного, но все-таки на всякий случай решил провериться.
Вера смотрит в свой план: затаив дыхание, ищет имя и фамилию сидящего напротив пациента.
Его и правда зовут Дмитрий. Но вот фамилия другая, не Коршунов. Захаров.
Значит, после того случая он сменил фамилию. Интересно, почему.
Проходит доля секунды, и Вера невольно вздрагивает, внезапно осознав, что и у нее та же фамилия, доставшаяся ей от матери и оставленная при заключении брака.
Впрочем, что тут такого поразительного? Одна из самых банальных, самых распространенных в стране фамилий.
– Так. Дмитрий, да? И что у вас за неприятность?
– Небольшое воспаление. Раздражение головки члена, покраснение крайней плоти, отечность. Легкий зуд, довольно жгучая неприятная резь. Думаю, вряд ли это аллергия. Ей просто не на что появиться. Так что, видимо, какие-то бактерии завелись.
Он ведет себя совсем не так, как большинство Вериных пациентов. Не мямлит, не бубнит, не тянет время, а проговаривает зазорные жалобы уверенно и четко. Не вжимается в собственное скрюченное тело, а по-прежнему сидит в вальяжной позе, откинувшись на спинку стула и широко расставив ноги. Словно без стеснения предлагая свои воспаленные отечные гениталии не только Вере, но и всему непритязательному миру.
– Так. Поняла. Белого налета, высыпаний нет?
– Не замечал.
– Незащищенные половые контакты были в последнее время?
– Только защищенные, – улыбается он в ответ. – У меня все под контролем.
Его улыбка тоже изменилась. В ней не осталось больше ни капли прежнего лучистого простодушия. Того самого, с которым он поднял тогда сомика кандиру с раскаленного асфальта. Теперь его улыбка наполнена едкой самоуверенной иронией, легким, но весьма ощутимым высокомерием.
Впрочем, чему тут удивляться? Мало ли какие перемены могут произойти в человеке, встретившемся лицом к лицу с гибелью и чудом от нее ускользнувшем? В человеке, наверняка пробывшем не один месяц в тяжелом состоянии – и физическом, и душевном. Кто знает, сколько времени он провел, неподвижно уставившись в больничную стенку, раз за разом вспоминая несущуюся на него гудящую тьму? Можно ли вообще остаться после такого простодушным и лучистым мальчиком, готовым без колебаний спасать чужого сомика?
– Это хорошо, что под контролем. Обнажение головки затрудненное?
– Да не то чтобы очень. Скорее нет.
– Симптомы во время или после мочеиспускания усиливаются?
Он медленно пожимает плечами, не переставая чуть заметно улыбаться, подергивать краешком губ.
– Возможно. Но совсем немного.
– А травмы полового члена в последнее время были?
– Не припомню.
Да, он абсолютно точно не призрак: Вера уже окончательно в этом убедилась. За несколько минут, проведенных в кабинете, он словно до краев насытил собой воздух, сделавшийся мускусно-терпким, осязаемым, плотным.
– Эндокринные болезни есть? Сахарный диабет?
– Бог миловал. Со мной вообще болезни редко приключаются. Разве что такие, пустяковые.
Голос Коршунова-Захарова будто наплывает откуда-то из глубины пространства, то приближаясь с оглушительным рокотом, то откатываясь обратно. Вера мучительно пытается сосредоточиться, собраться с мыслями, заполнить карточку пациента. Время от времени поднимает на него глаза, силясь разглядеть за самоуверенным фасадом нечто трагическое – уже далекое, уже заросшее крепкой розоватой плотью,
