Колыбельная белых пираний - Екатерина Алексеевна Ру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спится Вере эту неделю тоже спокойно. Вместо прерывистых душных снов под закрытыми веками расползается только бархатистая убаюкивающая темнота. Сквозь нее не разглядеть ни Манауса, ни рыб, ни реки, ни лиан. И кажется, что всего этого не существует вовсе.
– Может, съездим куда-нибудь в конце августа? Раз уж у тебя будет отпуск, – говорит как-то за ужином Кирилл.
– Давай, – улыбается в ответ Вера. Мягко пожимает плечами, препарируя у себя в тарелке лопнувшую химически-розовую сосиску, обвитую липкой вермишелью. – Куда поедем?
– Ты это сейчас серьезно?
– А почему нет? Мы разве никогда раньше никуда не ездили?
Кирилл несколько секунд растерянно молчит, и в кухне слышатся лишь стук Вериного ножа о край тарелки и тонкое дребезжание оконного стекла от каких-то далеких транспортных погромыхиваний.
– Ездили, конечно… Но тебя каждый раз нужно было долго уговаривать. А теперь ты согласна вот так сразу – взять и поехать?
– Тебе что-то не нравится?
– Все нравится. Ты как будто изменилась за последние дни… Потеплела, что ли, посветлела. Что-то случилось?
– Ничего не случилось. Отпуск у меня скоро, вот на душе и теплеет. Так куда поедем?
Кирилл задумчиво смотрит куда-то в сторону приоткрытой двери. Туда, где сквозь проем в ярко освещенную кухню подтекает комковато-кисельный коридорный полумрак.
– А давай в этот раз куда-нибудь подальше. В какое-нибудь необычное, не слишком туристическое место. Например, в тропики. В дождевые леса Амазонии.
– Можно и туда. Только прививки сделать уже не успеем, – спокойно отвечает Вера и тут же удивляется, насколько легко ей дается этот ответ. Внутри нее все остается на своих местах, ни на миллиметр не сдвигается под безмятежным, лишь слегка бурлящим потоком крови.
Мир становится таким простым и невраждебным, что Вера даже решается пойти к тому самому магазину. К месту, которое она столько лет с ноющим сердцем обходила стороной.
Место встречает Веру сонным умиротворением, сытой расслабленностью назревающего жаркого дня. Словно здесь никогда не случалось ничего ужасного. Недавно политый асфальт росисто сверкает на солнце и кажется мармеладно-мягким. Спортивная площадка за проезжей частью пустует, а на скамейке, где Вера когда-то оставила книгу про Амазонку, сейчас сидят две хрупкие, антикварно-утонченные старушки с подтаявшими эскимо в обмякшей глазури. Старушки довольно громко обсуждают личную жизнь какой-то ресторанной певицы Марины, и, судя по всему, предмет дискуссии они знают хорошо.
А магазина с белыми пираньями, оказывается, больше нет. На его месте теперь сияет новенький фитнес-центр с огромными завлекающими окнами. Сквозь одно из окон виднеются разнообразные тренажеры, в основном пустующие. Лишь на одной беговой дорожке по черному тугому полотну старательно вышагивает фигуристая девушка с виляющим рыжим хвостиком и пухлыми розоватыми локтями. Безостановочно мелькает полными белыми икрами, напряженными до предела.
Рядом с беговыми дорожками, в соседнем окне, очерчивается крошечный прямоугольник бассейна, сверкающий хлорированной голубизной. Вода абсолютно неподвижна и оттого кажется ненастоящей. У кромки бассейна сидят еще две девушки. Вера не видит их лиц, только блестящие скользкие спины, перетянутые пестрыми лямками купальников.
Как же все, оказывается, нестрашно и буднично.
Еще пару минут Вера неподвижно стоит напротив гладких солнечных стекол, поддаваясь сонному оцепенению воздуха, скованного жарой. И затем со спокойным сердцем уходит прочь, оставляет позади себя безобидно прозрачную бассейную воду, лишенную живности; пустынный сверкающий асфальт и последние сомнения в легкости всего происходящего.
Спокойствие внезапно уходит спустя семь дней после приема Коршунова-Захарова.
Утро в этот день выдается облачное, словно слегка прищуренное. Проснувшись, Вера вспоминает, что у нее сегодня выходной и что она собиралась сходить днем на кладбище, проведать могилы тети Лиды и Тони. Положить растрепанные душистые букетики на не прогреваемые солнцем гранитные плиты. Это единственное запланированное на день дело, которое может немного подождать. По крайней мере, пару часов. С этой мыслью Вера блаженно зарывается в живительное тепло одеяла – доспать еще тридцать-сорок безоблачных ласковых минут. Но внезапно комнатную полусонную тишину прорезает вибрация сообщения. Вера нехотя нащупывает телефон и с резким сердечным толчком обнаруживает новое послание отца, о существовании которого напрочь успела забыть за последние дни.
«Привет! Да, в четверг – отлично. Я очень рад, что ты наконец смог найти время для нашей встречи. Можем пойти в кафе «Фиалка» или, например, в ресторан «Семейный очаг», как тебе будет удобнее. Насчет времени – смотри сам, ты ведь гораздо более занятой, чем я. Напиши ближе к четвергу, как определишься. И спасибо, что написал, твои письма для меня – как бальзам на душу».
Не может быть. Он по-прежнему получает и читает сообщения, которые я ему не писала. И, похоже, деменция прогрессирует. Теперь он вдобавок ко всему решил обращаться ко мне как к человеку мужского пола. Ну а почему бы и нет? Для полного абсурда.
Сначала Вера думает, что дело тут в случайной неуместной автокоррекции, оставшейся без внимания. Но необъяснимый мужской род возникает сразу в нескольких местах: вряд ли отец был настолько рассеян при написании письма. И наверняка он хотя бы разок перечитал свое послание перед тем, как отправить. Так что подобное обращение, видимо, вовсе не случайность. Скорее, закономерность его процветающего безумия.
Сон окончательно улетучивается. Но Вера еще долго и неподвижно сидит на кровати, словно никак не находя в себе сил подняться, пойти в ванную, преодолеть оцепенело теплый и плотный воздух комнаты.
Деменция, повторяет она себе, все это не более чем деменция. И «Фиалка», и «Семейный очаг», и мужской род. Но в глубине души Вера чувствует, что все не так просто и однозначно, что никакая это на самом деле не деменция, а нечто необъяснимое, как будто иноприродное; что спокойное течение последних дней уже преломилось, резко и бесповоротно. Еще чуть-чуть – и оно неумолимо повернет вспять, обратно к тревожному шаткому полумраку. С новым отцовским посланием иллюзорная картина логичного доброго мира словно дала трещину, и теперь – Вера уже откуда-то знает это, понимает неуловимым чутьем – душевная умиротворенность больше к ней не вернется.
На кладбище малолюдно и по-летнему удушливо. Вера совершает довольно быстрый обход – сначала
