Колыбельная белых пираний - Екатерина Алексеевна Ру

В конце концов, не буду же я торчать здесь до ночи. Можно, конечно, обойти его стороной. Сделать вид, что не заметила, не возвращаться в больничный двор. Но вряд ли от этого что-то изменится. Лучше уж сразу посмотреть правде в глаза. И все окончательно выяснить.

Она пересекает дорогу и направляется в его сторону. С каждым шагом лицо Коршунова-Захарова, пронизанное влажным лучом подтаявшего солнца, вырисовывается все четче. Он и правда смотрит на Веру: теперь уже она видит его внимательные, чуть ироничные глаза.

– Добрый день. Боюсь, вы опоздали, – как можно спокойнее говорит она. – Прием пациентов давно окончен. Или у вас что-то срочное?

– Рад вас видеть. Нет-нет, срочного ничего. Я пришел не на прием.

– Тогда, позвольте узнать, зачем?

– Как это – зачем? Снова встретиться с вами.

Он разводит руками, словно только что сказал нечто само собой разумеющееся. Смотрит легко и весело. Его глаза на вечернем солнце кажутся совсем прозрачными, будто отлитыми из голубоватого стекла.

– Не вижу иных причин для встречи, кроме как сугубо медицинского характера. Кстати, ваши анализы давно готовы, так что можете приходить на повторный прием. Но для этого вам нужно будет позвонить в регистратуру и записаться. В приемные часы.

– Как же все непросто.

– Нет, все как раз очень просто. Время приема можете посмотреть на сайте больницы, если вдруг забыли.

– Вы знаете, я очень много работаю. И у меня не всегда получается вырваться в дневное время.

– К сожалению, ничем не могу помочь.

– Если честно, мне помощь уже и не нужна. Симптомы благополучно ушли без всяких противовирусных препаратов. Как я уже сказал, я пришел вовсе не жаловаться на воспаление крайней плоти.

Вера внезапно замечает, что машинально куда-то идет с ним вместе по больничному двору.

– А я уже сказала, что говорить нам с вами в таком случае не о чем.

– Как же это не о чем? – расплывается он в самоуверенной, будто слегка язвительной улыбке. – Если не ошибаюсь, в прошлый раз мы с вами говорили отнюдь не только о воспалении. Вы меня так подробно расспрашивали о моем прошлом.

Вера рефлекторно вздрагивает, чувствуя, как сердце стремительно ускользает в глубь тела, словно масло в горячую овсяную жижу.

– Да, расспрашивала. Но я уже все выяснила, что хотела.

– А я не все.

– И что же вы хотите знать?

– Ну, для начала, что это вообще за история с каким-то несчастным случаем семнадцатилетней давности? Со сменой фамилии и переездом в непонятный город со странным названием? Откуда вы все это взяли? Только не говорите, пожалуйста, опять про таинственного общего знакомого, который вам поведал о моей жизни.

– Что значит – откуда взяла? Вы же сами сказали, что все это правда.

– Сказал. Но я соврал, каюсь.

Вера невольно замедляет шаг – как тогда, возле могилы Коршунова. И как тогда, в глазах проступает зыбкая, трепетная полутьма.

– Зачем? Зачем вы соврали?

– Ну… вы так настойчиво спрашивали. С такой надеждой в глазах. Мне почему-то показалось, что вы очень-очень хотите, чтобы я ответил на ваши вопросы утвердительно. Уж не знаю почему. Как будто для вас это было суперважно, прям жизненно необходимо.

– И поэтому решили соврать?!

– Ну да. Я хотел сделать вам приятное. Принять вашу игру, правила которой я, правда, так и не понял. Мне показалось, я вас заинтересовал как… не знаю, как мужчина. И я подумал: может, вы это все специально затеяли, все эти загадочные расспросы, чтобы заинтересовать меня?

– Что вы несете? Я врач! – Вера переходит на сдавленный полукрик. – Я не флиртую с пациентами!

– Ну простите, мне так показалось. Я не мог найти другого объяснения вашим, согласитесь, не очень логичным вопросам.

– И не надо искать никаких объяснений! Тем более таких нелепых.

– Ладно-ладно. Простите мне мою дерзость.

Сквозь наплывшую в глаза полутьму Вера замечает, что они уже успели каким-то образом обойти двор (немыслимо, нереально быстро, несмотря на вроде бы неспешный шаг). И теперь зачем-то идут по второму кругу.

– Значит, это все неправда? – спрашивает она внезапно тихим, надтреснутым голосом. – Значит, вас никогда не сбивала машина? И вы не были при смерти?

– Не сбивала, не был. И если честно, очень надеюсь, что сия учесть меня минует.

– И вы не уезжали на много лет в Манаус?

– Я даже не знаю, где этот Манаус находится. Уж простите мое невежество.

– И не меняли фамилию?

– Не менял и не планирую. Я Захаров с рождения, это фамилия моей матери.

Каждое его слово будто восковой раскаленной каплей падает куда-то в самый центр оголенного комка нервов. Падает, но не застывает – медленно растекается и продолжает мучительно жечь.

– А как же шрам?.. Ведь у вас остался шрам, я видела.

– Да, остался. Я в двенадцать лет неудачно прыгнул с турника. Причем прыгал на спор, вот таким я был дураком. И неудачно приземлился – спиной на край цветочной клумбы. Хорошо еще, что легко отделался, позвоночник не сломал. А то пришлось бы менять фамилию и ехать в Манаус.

Вера внимательно смотрит на него несколько секунд.

Но ведь это он, точно он. Это Коршунов.

Она ясно видит лицо, навсегда вдавленное глубоко в память, впечатанное в малейших подробностях. Те же самые черты, лишь слегка размытые временем.

Я не могла перепутать. Даже спустя столько лет. Но как такое возможно?

Вера отчаянно пытается найти хоть какое-то объяснение происходящему. Примирить тот далекий августовский день, в котором случилось непоправимое, и сегодняшний вечер, где погибший шестнадцатилетний мальчик, уже превратившийся во взрослого мужчину, спокойно шагает рядом и совсем не помнит, что с ним когда-то случилось. У него амнезия? Или, может, он сознательно решил отрицать действительность? Предположения, одно другого нелепее, разворачиваются в Вериной голове друг за другом, словно шуршащие обертки. Но вместо догадки в каждой из них обнаруживается беспомощная пустота.

– Зачем вы пришли сегодня? Зачем ждали меня? И почему говорите мне все это сейчас?

– Я просто хочу понять, в чем был смысл той истории. Не приоткроете завесу тайны? А то я все эти дни ломал голову.

– Никакой тайны нет. Я просто, видимо, перепутала вас с другим человеком. Которого когда-то знала. Вот, собственно, и все, добавить тут нечего.

Но ведь на самом-то деле я не перепутала, это правда он! И по-другому быть не может.

– Значит, я на кого-то так сильно похож?

– Значит, да.

– Интересно было бы посмотреть на этого моего двойника. Я не ошибусь, если предположу, что вы к нему были неравнодушны?

Это не двойник. Черт возьми, нет никакого двойника, это