Колыбельная белых пираний - Екатерина Алексеевна Ру

– Как видите, остался.

Вера быстро скользит по шраму глазами и тут же переводит взгляд обратно, в привычное заоконное пространство. Слегка замутневшая небесная синева словно окутана дневными испарениями. Пройдет совсем немного времени, и брызнет теплый кровянистый закат. Вера отправится домой, откроет бутылку «Lagavulin» и будет медленно, заторможенно ужинать. Будет постепенно оттаивать от долгих лет томительной безысходности. И Вере вдруг становится необычайно легко, будто с сегодняшнего вечера она отправляется в долгий-долгий отпуск, обещающий ласково-теплое, не знойное солнце.

– Вижу. Да, я вижу.

– А почему вы меня обо всем этом спрашиваете? Просто из интереса? Или это как-то связано с моим воспалением? С анализами на инфекции? – В его голосе снова пробивается легкая ироничная нотка.

– Нет, не связано. Вообще никак не связано. Простите. Не буду вас больше задерживать.

– Вы меня не задерживаете. Я никуда не спешу, у меня сегодня полностью свободный вечер. Так что, если у вас остались вопросы…

– Нет-нет, правда. Я уже все спросила, что хотела. До свидания. Снова прошу прощения за нескромное любопытство.

Коршунов-Захаров как будто хочет сказать что-то еще. Возразить или, возможно, добавить какую-нибудь подробность относительно своего шрама или жизни в Манаусе. Но Вера не собирается продолжать разговор. Она так и стоит, отвернувшись к окну и задумчиво водя ладонью по подоконнику. К солоновато-влажной, сочащейся кровью коже мгновенно липнут мелкие ошметки белой краски.

– Ну ладно. Как скажете. Еще увидимся, доктор. До свидания.

– Да-да, еще увидимся. О готовности анализов вам сообщат.

Через пару минут силуэт Коршунова-Захарова проскальзывает по диагонали сквозь больничный двор и исчезает за неврологическим корпусом.

11

Луис

Все оказывается безгранично, несказанно просто.

Всему можно найти объяснение, причем объяснение успокаивающее, примиряющее с действительностью. Да, все произошло именно так, как надеялась Вера. Дмитрий Коршунов тогда не погиб. Вероятно, когда за ним приехала скорая, его связывали с действительностью лишь слабые, едва ощутимые покалывания пульса. Мир перед его глазами померк, спустился в темную воронку, пронзительно пахнущую раскаленным асфальтом, бензином, машинным жаром. Или, скорее, пряным тропическим лесом. Его уже окружили пираньи, предвкушающие обильную трапезу. Готовые в любой момент наброситься на раненое умирающее тело: еще чуть-чуть, и оно должно было превратиться в падаль, само приплыть бесчувственным грузом прямо к их голодным пастям. Без малейшего сопротивления тому, чтобы стать центром кровавого пира. Но в глубине тела Димы Коршунова осталась крошка жизни, и эта крошка разрослась, отвоевала потерянную территорию, вытолкнула заблудившегося сомика кандиру обратно в реку. И пираньи отступили. Они успели лишь слегка его покусать: та кровь, что стекала тогда с их тонких белых туловищ, была незначительной, некритичной утечкой из образовавшихся ран. Дима Коршунов оказался в тот раз недосягаем для смерти. И значит, Вере не надо себя упрекать в том, что она заняла чужое место, что не по праву продолжает жить, хотя должна была сама отправиться за своим сомиком и попасть на растерзание пираньям.

Уже потом, когда жизнь окончательно развернулась в окрепшем теле Димы Коршунова, он действительно решил все кардинально поменять вокруг себя (как и предполагала Вера). Видимо, лежа на больничной койке и прокручивая в голове все свои прожитые годы, вплоть до несчастного случая, он понял нечто такое, что раньше ускользало от его сознания. Пройдя по самому порогу черного ничего, он стал другим. Посмотрел на все другими глазами. И едва ему исполнилось восемнадцать, он уехал далеко от родного города, от привычных декораций, уже уплывших в переосмысленное и отрезанное прошлое. Это объясняет тот факт, что Вера так долго его не видела. Конечно, поразительно, что он и правда выбрал именно Манаус для того, чтобы начать все заново. Невообразимое, потрясающее совпадение. Но разве такое невозможно? Разве реальность не способна такое допустить? Конечно, способна.

И теперь он вернулся – видимо, проведенных вблизи Амазонки лет хватило, чтобы восстановиться душевно. Он решил начать новый период своей жизни – в городе, в котором когда-то родился и который стал для него со временем совершенно иным, уже никак не связанным с событием многолетней давности. Он приступил к новой работе со свежими силами и уже даже успел стать директором престижной страховой компании. Ничего удивительного, с его-то целеустремленностью и суперспособностями.

Конечно, на его теле навсегда останется шрам, напоминающий ему о том случае. И возможно, по ночам, сквозь влажно-выпуклую темноту под закрытыми веками иногда еще проступает давний кошмар. Но главное, что Вера не отняла у Коршунова его место, он жив, здоров, успешен, и вся цепочка его жизни от пираний до этого дня вполне логична и не должна вызывать сомнений.

Объяснение находится и для случая с Аркадием Леонидовичем. В тот же вечер Вера узнает из довольно сбивчивых объяснений регистратурной Любы, что его неожиданно, как будто в срочном порядке перевели в другую больницу. Видимо, в какую-то частную клинику. Скорее всего, благодаря хлопотам заботливой внучки Леночки. Что же касается его бреда относительно мутной реки, чудовищ и конвертика, тут тоже все проясняется. Вера находит в мусорном баке газету, лежавшую на его прикроватной тумбочке. Среди прочих статей там есть две, которые, видимо, и остались лежать неподъемными камнями на дне помутневшего стариковского сознания. Одна из статей – про многолетнее загрязнение местной реки промышленными сточными водами. Представительница какой-то экологической организации называет в ней всех причастных к сложившейся ситуации «чудовищами». А во второй статье говорится о «взяточниках-врачах», неоднократно получавших от пациентов благодарности в конвертах. В качестве иллюстрации на страницу помещена фотография одетой в медицинский халат, явно измученной женщины, перед которой лежит на столе конверт – как раз-таки бело-зеленый. Правда, без оранжевых елочек, но и что с того? Почти наверняка Аркадий Леонидович видел такие елочки где-то в другом месте. Все увиденное и прочитанное перемешалось в его голове и вылилось в бессвязный сумбурный монолог, без малейшего смысла. Разве такое невозможно? Конечно, возможно.

Всю следующую неделю Вере неправдоподобно легко и просторно. В какие-то моменты ей даже кажется, что она парит, словно внутри нее возник воздушный шарик. Ей как будто внезапно увиделась другая возможная жизнь – непривычно обыкновенная, простая, невесомая. Другая возможность сосуществования с окружающими ее смыслами.

С виду Верина жизнь никак не изменилась. К ней по-прежнему поступают колыбельные пациенты, и им по-прежнему никак нельзя помочь. Но теперь даже эта переливчато-музыкальная неотвратимость представляется ей не проклятием, а, скорее, рабочим, будничным элементом, раз и навсегда вписанным в естественный ход вещей.

Всю неделю Вере кажется, будто мир вокруг каждой своей