То было давно… - Константин Алексеевич Коровин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В это время пришел крестьянин-рыболов Павел.
– Здрасте, Василий Сергеич, – говорит Павел. – И вот хорошо, в самый раз в Ильин день приехали. Глядел я с горки, на Глубоких Ямах, что сомов играет! Под грозу, знать. Плескают весь омут. Один, ух, здоров, видал я, пудов на восемь. Вот с тебя будет. Боле.
Василий Сергеевич открыл глаза и вдруг сказал:
– Его на утку ловить надо. Знаешь, Павел, на галку жареную поставим, на воробьев. – И Вася, взяв ружье, пошел с Павлом стрелять галку и воробьев.
Пропал Вася на Глубоких Ямах. Прошел день, другой – его нет. Я обеспокоился. Приехал Павел, на лошади и говорит:
– Василий Сергеич приезжать велел на Глубокие Ямы. Ух, и сома поймали. Здоров. Барыня с ими там. Она пымала.
– Я поехал с доктором. У большого леса, который шел в гору, лежали, как зеркала, Глубокие Ямы. С одной стороны из воды, где отражался темный лес, выглядывали бревна старой разрушенной мельницы. Иван-чай лиловыми цветами высился над водой.
Сбоку, у берега, стоял старый сарай, из которого вышла поразительной красоты юная женщина. Светлые волосы, как лен, ложились на щеки, солнце освещало добрые голубые глаза.
Когда я подошел, она, покраснев, сказала:
– Посмотрите, какого я поймала.
Я рассмеялся. Она протянула мне руку, смеясь, говорила:
– Да нет, другого. В воде. Пойдемте. Я ждала показать вам. Я его пущу опять на свободу.
Из сарая вышел Вася:
– Пойдемте, пойдемте. Смотрите, какая штука. Вот так черт.
Когда мы подошли к берегу, девушка потянула веревку и показалась огромная голова сома.
Ольга близко подвела сома к берегу и, наклонясь, говорила:
– Сом, а сом! Я тебя поймала и вот пущу опять. Ступай туда, в омут, к водяному. Когда мне будет плохо, скажи ему, слышишь, сом, а сом! Скажешь?
И странно было видеть это красивое лицо девушки рядом с мордой чудовища, которое смотрело на нее маленькими белыми глазками.
Она отвязала веревку, сказала «Ну, иди», – и толкнула морду рукой. Сом повернулся, пошевелил лентами на своей спине и медленно пошел, пропал в глубине.
В разговоре с сомом в Ольге было что-то красивое и детское.
Доктор Иван Иванович поехал вместе с Ольгой Александровной, а я и приятель Вася пошли пешком.
– Знаете, что, – говорит мне дорогой Вася. – Понять не могу, что со мной. Вот первый раз в жизни чувствуешь, вот в этом месте, – показал он на грудь, – такое чувство красоты, счастья, радости, что никогда у меня не было раньше. Похоже было как-то вроде, когда слышал сонату Шуберта. Но это сильней. Что-то, что не пойму. Так хорошо. В этом месте, вот тут, – показал он на грудь. – Должно быть, тут душа находится.
– Вася. Ты, должно быть, влюблен.
– Что вы, – испугался Вася. – Вот так штука. Никогда не было раньше. Заметьте, всё кругом, всё – лес, небо, дождь шел, – всё по-другому, всё в какой-то неведомой красоте. Всё не так. Всё по-другому. Вот я смотрел, как ходит Ольга. Как она красиво ходит. А она посмотрела мне в глаза, и вдруг вот тут, внутри у меня, сделалось так хорошо, и я поцеловал ее в голову. Подумайте, я сплю на сене, и она близко… А я утром, когда умывались с ней у реки, руку робко поцеловал. Только и всего, что смотрел. Увидал, что она какая-то другая, и так мне хорошо, так хорошо, как никогда не было.
Я увидел, что глаза его наполнились блеском слез.
– Что ты, Вася?
– Простите. Это я так, – сказал он, вытирая платком глаза. – Это первый раз со мной в жизни. – Слушайте, Константин Алексеевич. А не эта ли штука, которая вот тут, внутри у меня, – называется любовь?
– Да, Вася, должно быть, – засмеялся я почему-то. – Это и есть любовь. И представь, притом мне кажется, что у тебя – первая.
– Неужели? – И он, сев на землю и закрыв глаза, смеясь, сказал: – Вот так история. И что они надо мной разделывают – понять невозможно…
Собачий Пистолет
Помню, как-то летом, рано утром в деревне, слуга Ленька подал мне телеграмму:
Вот принес сегодня в ночь со станции сторож Петр. Опоздал маненько. Говорил, что шел после дежурства домой. Так вот на Ремже, у мельницы, только плотину хотел перейти и видит – какой-то мохнатый сидит на мосту у плотины. Увидал Петра-то да так с плотины в омут а-ах!.. Петр думает: «Чего это?» А у его фонарь с собой, он ведь сторож железнодорожный, путь осматривает, ходит с фонарем-то, привык… Он и подошел, где лохматый сидел, и видит: гармонь лежит на мосту, поддевка и четвертной штоф. Он понюхал бутыль, слышит – вином пахнет. Думает: «Глотну». И глотнул разок да и другой, третий… Видит, водка. Нутро у него в радость ударило. Думает: «Чего же это человек в омутину бросился, меня, что ли, напугался?» Поставил бутыль. «Уйду лучше, – думает, – от греха, а то в ответе бы не быть, кто его знает – может, утопился…» Только уйти хотел, а тот ему из омута и кричит: «Что, хороша водочка-то чужая?!» А Петр ему: «Чего чужая, а ты там, в омуту, почто сидишь? Вылезай». Тот вылез, а у его в мешке рыбы что… Это он руками из нор линей здоровых таскает. Глядит Петр, а у его в сквозь волосья – рога кажут… Петр-то думает: «Батюшки… да ведь это водяной…» И от его бегом. Вот и опоздал по тому случаю – с телеграммой.
Покуда Ленька рассказывал, я прочел телеграмму. Написано: «Приедем, вторник. Дог, Николай, Павел, доктор Собачий Пистолет». Подписано: Юрий.
«Что такое, – думаю. – Дог – это Василий Сергеевич, его так назвали за высокий рост и дородство. А вот доктор Собачий Пистолет – непонятно…»
– Да ведь сегодня вторник?
– Вторник, – говорит Ленька. – Эвона! – закричал он, глядя в окна. – Едут, в ворота заворачивают. – И побежал встречать гостей.
Приятели приехали немного озабоченные, с ними новый их знакомый, которого я однажды видел в Москве, в Литературном кружке. Он подошел к нам, когда я ужинал с Сумбатовым, и что-то часто и много Сумбатову говорил. Он писатель – пишет в журнале «Женское дело». Он так скоро говорил, что у него слово за слово застегивалось: «Женское дело» он произносил – «женское тело».
Из себя он был высок, худ, блондин, волосы длинные, приехал в черном сюртуке. Приятели мои
