То было давно… - Константин Алексеевич Коровин

Он мне тихо сказал:

– Вот… Умный человек… мораль одолела. А ведь голос-то – ее! Это племянница пела…

Когда, спеша, мы шли на станцию, были слышны смех и пение с соседней дачи. Мне хотелось вернуться туда, где пели эту ерунду: это веселье сливалось с летней ночью какой-то правдой и радостью жизни.

Прошли годы. Весной утром приехала ко мне высокая молодая женщина – на лице ее были горе и слезы, – и сказала:

– Прошу вас, Коровин, поедемте, попишите его, его часы сочтены.

Я взял холст, краски и поехал с ней. Дорогой купил пучок фиалок.

Худой красавец, еще молодой, лежал на постели. Я положил фиалки к его красивым бледным рукам. Он пристально смотрел на меня, когда я писал. В его прекрасных глазах была видна смерть. Вдруг я увидал – это он, тот франт, который был в купальне в Кускове…

Я сказал ему:

– Помните купальню в Кускове?

Он как-то горько улыбнулся.

На другой день я приехал и увидел у подъезда большую толпу молодых артистов. Прекрасный режиссер Вахтангов умер.

Первая любовь

Был у меня приятель, человек здоровый, роста богатырского, лицо такое серьезное, а сам веселый, смеялся как-то особенно: закрывались его желтые глаза, лицо краснело, и, бывало, так и закатится смехом. Был он архитектор, и звали его Вася. Страсть у него была к рыбной ловле на удочку.

Летом он приехал ко мне в деревню, один, никого не захватил с собой. А в деревне у меня гостил в это время другой приятель, доктор Иван Иванович, доктор хороший, клинический врач. На кожаной куртке всегда носил большой знак доктора медицины. Человек был тоже очень серьезный. Лицо такое ровное, блондин, глаза светлые. Большие баки, расчесывал ровно. Любил живопись. Картины смотрел долго, бывало, скажет: «Да, это не наука…»

Приятель Вася что-то был очень мрачен. Взял стакан чаю и сел у окошка. Глядел в зеленый сад, где звенели малиновки. Хорошо летом в деревне.

– Что, – говорю я, – что с тобой, милый Вася? Ты как день неясный, опечалился чему?

– Да, да-с, – сказал он, опустив голову. – Если бы вы, Константин Ликсеич, были человек серьезный, я бы вам рассказал, а то у вас всегда всё шуточки, а ведь жизнь серьезна. В ней так нельзя, шуточками всё. Приходится подумать. Не знаешь, что и откуда приходит. Вот женщин возьмите. Знаете ли, что они все с гандибобером?

– Как, Вася, что это, гандибобер?

– Вот видите, я серьезно говорю. А вы на шутку хотите поворачивать. Я уже вижу, с вами нельзя сурьезно говорить ни о чем.

– Слушай, Василий Сергеич. Постой. Я, честное слово, не знаю, поверь мне, что такое гандибобер.

– Тогда что же с вами говорить. Вы не знаете ничего. Софья моя была женщина хорошая, правда. А вот, черт знает, что с ней сделалось.

– Что же сделалось?

– Но вот послушайте. Увидите, что.

– Что же, Вася, случилось?

– А то – узнать ее нельзя. Я думал, что нездорова. Нет, не поймешь. Знаете, что она мне сказала?

– А что?

– А то. Вы, говорит, на меня смотрите как на самку. Я думаю: что такое? «Какую самку?» – спрашиваю. А она молчит.

Доктор Иван Иванович встал с тахты. Близко подошел и пристально посмотрел на приятеля Васю.

– А ко мне по делу, – продолжал приятель, – приехал клиент. Я архитектор ведь, дело большое. Всё раньше было обдумано, переговорено. Ну и говорит мне: «Сегодня всё кончим. Приезжайте в ресторан “Прага”. Там мы подпишем условия. Жена моя там будет и зять. Я вас познакомлю с ними».

Деньги-то на постройку у отца. Он мне говорит, а у меня в голове «самка». Сами посудите, расстроился я. И не знаю, почему я и скажи клиенту: «А вот вы на жену как на самку смотрите?» Он встал, скоро простился и уехал. А через полчаса записку присылает – обед откладывается. Ну, хороша штучка?..

И Вася смотрел на меня, прищурив один глаз.

– Пустяки, – успокаивал я приятеля. – Мало ли что. Ну ей кажется, что ты мало отдаешь ей души. Вот уезжаешь от нее.

– «Уезжаешь». Она терпеть не может деревни. Я звал ее, дак не едет! Говорит – тощища.

– Любишь физически, – сказал доктор.

– Позвольте, позвольте, – горячился приятель Вася. – Что такое «души», «физически»? Вот вы, как и она, ерунду порете. Я-то понял, в чем дело.

– В чем же, Вася?

– Ав том, что она в библиотеку записалась. Да-с. И спрашивает меня: «Тебе нравится Катюша Маслова, из Толстого, “Воскресение”?..» Я ей отвечаю: «Нет, придумано. Да и в чем дело?» – говорю ей. Мы раньше читали на даче. А она мне говорит: «Раньше я не понимала, а теперь поняла». И ночью спрашивает меня: «Кто я, по-твоему? Лиза из “Дворянского гнезда” или Вера из “Обрыва”?» Я ей говорю: «Вот что, Софья, прошу тебя, не сделайся ты дурой из Чистопрудного переулка» (я живу у Чистых прудов). Вот вам смешно, а мне совсем не шутки. Понимаете, начиталась. Так озлилась, что уехала от меня к своей матери.

– Неужели на нее так влияет прочитанное? – говорю я.

– Бывает, – вставил доктор Иван Иванович. – Вы говорите, прочитанное влияет. Вот как влияет… Государь приезжал на днях в Москву, знаете ли, войну объявлять. Так вы не заметили, как вся Москва разыгрывала «Войну и мир» Толстого?.. Прочтите-ка первые страницы, не заметили? Да-с. Не заметили? Много есть таких. Прочтут, начитаются и дудят в одну дудку Что прочитал – таким и ходит. Умным таким. А своего ничего нет.

– Не знаю, ничего не вижу тут особенного. Женщина спросила, к какому типу она подходит, – сказал я. – Пустяки, не обращай внимания, Вася.

– Э, да-с. Вы так думаете. Вот и вы финтите, а художник. Какая ерунда получается. Не обращай внимания, говорите. Не обращайте. А вы после этого будете в дурачках ходить у ней. А мне что-то не хочется.

– Верно, – заметил доктор. – Не годится.

– Прав, – сказал Вася, указав на доктора. – Как Софья сказала мне, не знаю, почему, я вспомнил одну Ольгу. Раз я видел ее. Знаете, я взял да к ней и поехал. «Вот, – говорю, – что вышло со мной». А она слушает меня, пристально так смотрит. А я ей говорю: «Я еду к вам, на рыбную ловлю, на Глубокие Ямы. Как хорошо там, на реке». Ольга и говорит, так особенно говорит: «У вас сейчас глубокая яма. Тут, – и положила мне на грудь руку. – Это, – говорит, – вы хорошо придумали, но не всё. Возьмите, – говорит, –