Часы любви - Меган Маккинни

Палец Ниалла прикоснулся к ее щеке, двинулся вниз, между чуть прикрытых грудей. Остановив руку над животом, Ниалл принялся выводить круги над шелковым покрывалом, опускаясь к укрытым бедрам. Незачем отрицать, любой человек пожелал бы эту дивную красавицу, увидев ее почти нагой. Ему хотелось опуститься между ее бедер и вновь припасть к медовым губам и коже.

Но он не сделает этого. Лучше не иметь с ней никаких дел. Ему нужна женщина – чтобы любить ее. А такая дикарка не из той породы женщин, к которой могла бы принадлежать его подруга.

– Милорд?.. – позади Ниалла послышался кашель.

Повернувшись, Тревельян увидел в дверях Гривса.

– Что случилось? Доктор уже вернулся?

– Нет, милорд. – Гривс казался угнетенным. – Похоже, в соседнем графстве шалят. Лорд Куинн прибыл сюда с несколькими горожанами. Полагаю, что дело требует вашего немедленного внимания.

Ниалл поглядел на Равенну – в последний, самый последний раз. Лицо ее разрумянилось, она ровно и глубоко дышала. Никакой срочной необходимости находиться возле нее не было.

– Пусть Фиона поднимется сюда и посидит с нею. Только прикажи ей помалкивать, – сказал Ниалл, одевая жилет и пиджак.

– Очень хорошо, милорд. Надеюсь, – Гривс оглянулся словно в испуге. – Надеюсь, что ничего серьезного не случится.

Коротко глянув на дворецкого в знак согласия, Ниалл снова поглядел на Равенну. Вспомнил об этом дурацком гейсе и… о поцелуе.

Ну ее, эту девицу, подумал Ниалл. И все глупые предрассудки вроде гейса. До сих пор он дожил и не умолял своих женщин любить его. Черт побери, зачем изменять привычки?

Ослепительное утро вливалось в огромное окно перед постелью. Свет бил Равенне в глаза. Плотнее смежив веки, она еще раз зарылась в уютный сумрак за атласным пологом… как летучая мышь в своей пещере.

Тут память вернулась к девушке, и она негромко застонала. Она была не дома. В коттедже Граньи не было атласных пологов и надушенных лавандой простыней. Не было в нем и огромных окон, впускавших столько света.

Она вспомнила свое обескураживающее свидание с Малахией и последующую встречу с Гриффином О'Руни на могильном дворе Тревельянов. От Гриффина она бежала в… карету. Так уж вышло. Она не видела экипаж, а иначе избежала бы его. Она растерялась, поскользнулась и упала под копыта коней. И тот – или та – кто нашел ее, доставил потом в собственный дом.

Приложив к ноющей голове руку, Равенна снова выбралась из-под покрывал. Гранья уже сходит с ума от тревоги за нее, а если ее подобрали на дороге какие-нибудь чужаки, то они, конечно же, не знали, кого известить о случившемся.

Сев на постели, Равенна пожалела о том, что в комнате так светло. Невзирая на физическую боль, ей следовало собраться и возвратиться к Гранье. Бабушка слишком стара, чтобы можно было позволять ей так волноваться.

Осторожно, стараясь не побеспокоить пульсирующую голову, Равенна оперлась спиной на гору пуховых подушек. И приказала своим глазам открыться, невзирая на натиск солнечных лучей. Медленно она поднимала веки, и наконец комната, постель, парчовые зеленые занавески, каменные стены – все немедленно обрело фокус… Дыхание ее замерло. Она вновь оказалась в спальне Тревельяна.

Равенна слишком хорошо запомнила эту комнату в тот судьбоносный день своего детства. Кромвелианские[41] двери блестели по-прежнему, натертые пчелиным воском, окна, как и прежде, указывали заостренными верхушками на готические переплетения потолка. В прихожей одно из кресел у очага было таким же потертым – теперь даже больше, чем прежде; другое же, хотя прошли годы с того дня, когда она видела его впервые, – все казалось новым.

Ужас вновь сомкнул ее глаза. Значит, под дождем на мокрой дороге она попала под колеса кареты лорда Тревельяна. Обрывки воспоминаний медленно выстраивались в цепочку. Ее ударило по голове, и Тревельян, должно быть, привез ее к себе в замок. Она сейчас находилась там, где не собиралась бывать никогда. В его спальне. Не как гостья, а словно интимная знакомая, она лежала в его постели, провела в ней не один час, одетая только в…

Равенна вынудила себя поглядеть на незнакомую ей одежду. Конечно, ее собственная рубашка была столь мокрой и грязной, что ее просто не положили бы в ней в постель. Приподняв руку, она заметила, что рукав длиннее даже кончиков ее пальцев. На ней был чистый белый батист с перламутровыми пуговицами спереди. Мужская рубашка. Принадлежащая самому Тревельяну.

Жаркий болезненный румянец залил щеки Равенны, вспомнившей, что было на ней, когда Тревельян обнаружил ее. Совсем ничего… только ночная рубашка. Она представила себе одноклассниц из Веймут-хэмпстедской школы и католических матрон из прихода, краснеющих от стыда за нее. Равенна не могла их винить. Наделенная более здравым смыслом, чем эти изнеженные английские роды, она сама была в ужасе.

– «И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим…»[42]

Голос Тревельяна заставил Равенну повернуть голову направо. Там и восседал источник ее унижений, глядя на нее глазами, холодными словно лед на зимнем Бойне[43].

Равенна встретила этот взгляд, на мгновение позабыв о боли, пронзившей голову. Тревельян сидел в кресле с подлокотниками, скрестив ноги перед собой. Он был в черных брюках и накрахмаленной рубахе, весьма похожей на ту, которая прикрывала ее тело. Черный шейный платок почти закрывал модный воротник, а расшитый шелковый жилет цвета давленого винограда подчеркнуто контрастировал со строгим темно-серым фраком. Он глядел на нее сверху вниз, глядел с пренебрежением. Тревельян был чисто выбрит, от него пахло ветиверовым[44] мылом, а она, конечно же, выглядела ужасно.

Съежившись от унижения, она представила себя со стороны в этой постели. Волосы свисают грязными косами, и, конечно, от всей этой грязи она просто не могла омыться.

Равенна ждала, что Тревельян скажет что-нибудь резкое, он, однако, молчал. И лишь искоса поглядев на нее, спокойно отметил:

– Не правда ли, хороший девиз для всей жизни? «И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим».

Равенна открыла рот, торопясь объяснить, что она не нарушала границ его владений, а потому не в долгу, однако взгляд ее упал на лицо Тревельяна. Невзирая на весь лоск, граф казался утомленным. Глаза его смотрели устало, чего она прежде не замечала. Ниалл выглядел так, как будто только что дотащил огромную тяжесть и, наконец, избавился от нее. Похоже, что именно она так отяготила его собой; однако немыслимо было представить, чтобы лорд Тревельян просидел целую ночь у постели женщины совершенно ничтожной. И Равенна отбросила эту мысль. Зачем графу печься о ней, более того, при каждой встрече он старательно пытался дать Равенне понять, насколько малую ценность представляет она в его глазах. Если что-то волновало его, так уж, конечно, не ее здоровье. Тут взгляд ее коснулся губ Тревельяна. Ей снилось, что она целует Малахию, сон этот был настолько реален, что Равенна до сих пор ощущала прикосновение теплых губ… сильной руки, поддерживавшей ее под голову и увлекавшей в объятия. Она могла бы поклясться, что действительно целовалась с кем-то и сон не был полностью сном. Если все это время она находилась в распоряжении Тревельяна, значит, он мог и в самом деле поцеловать ее…

Рука ее прикрыла рот, открывшийся теперь от потрясения. Взгляды их встретились, и в глазах ее горела жгучая вина. Этого не могло произойти. Она не могла поцеловать его, однако же растерянность во взгляде Ниалла осуждала ее много сильнее, чем собственные нелепые воспоминания.

– Значит… значит… я и в самом деле поцеловала вас? – прошептала она с мукой в голосе.

– Да, – ответил Тревельян холодным тоном, вдруг отводя в сторону глаза.

Равенна съежилась, встретив явное и строгое неодобрение, удивляясь тому, как могла она сделаться такой ветреной. Быть может, на ней лежит проклятием прошлое матери. Быть может, это было нечто, не поддающееся контролю, подобно забавному жаркому чувству, с которым она всегда вспоминала о мужчинах, купающихся голыми в реке Лир. Значит, жизнь теперь кончена. Наверно, теперь она будет испытывать желание целоваться со всяким мужчиной? Даже с добрым священником и старым одноруким дворецким Тревельяна. Господи, помилуй.

– Но, клянусь, это было не столь уж неприятно.

Взгляд ее метнулся назад. Если бы только она не знала Тревельяна так хорошо, можно было бы подумать, что в сине-зеленых глазах его промелькнул крохотный, – моргни и пропустишь, – веселый огонек.

Самым дурацким образом она пробормотала:

– Ч… что было не столь уж неприятно, милорд?

– Твой поцелуй.

– Но я не намеревалась целовать вас, – выпалила она. Пожалуйста, поверьте мне, я думала, что это кто-то другой.

Тревельян глядел на нее столь пристально, что, казалось, мог пробуравить ее взглядом насквозь.