Добро пожаловать в город ! (сборник рассказов) - Ирвин Шоу

Головные боли не отпускали меня вот уже две с половиной недели, и я жил только на кофе и аспирине, наблюдая через полузакрытые глаза за игрой устало бродивших по сцене актеров.

«Элспет, — говорил главный герой, — почему ты разговариваешь со мной в такой манере?» — «В какой „такой манере“?» — спрашивала Элспет, неизменно спотыкаясь на этой фразе, будто отсутствовала на сцене дней пять.

«Ты знаешь, о какой манере я говорю», — продолжал герой. «Не понимаю тебя», — отвечала Элспет, жуя при этом резинку. Больше я не мог этого выносить.

— Прошу вас, ради Бога, — заорал я, — выплюньте эту проклятую резинку!

В зале раздался шумок — впервые за три недели здесь кто-то осмелился повысить голос.

— Ну а для чего орать? — хладнокровно осведомилась актриса; встала и нарочно прошла по всей сцене не переставая жевать резинку.

Потом замедленным жестом вытащила ее изо рта и прилепила к золотистой арке в просцениуме. С той же медлительностью и с тем же высокомерным видом вернулась на свое место и тяжело плюхнулась на стул.

— Да двигайтесь же вы, наконец! — заорал я снова, вскакивая со своего режиссерского кресла. — Ведь вы же играете молодую, энергичную, страстную девушку! Вы должны не ходить вразвалочку, а летать по сцене, танцевать на ней! Нельзя вести себя на подмостках как свинцовый шкаф, дорогая! Мне нужны признаки жизни. И это касается всей треклятой труппы! Мы уже целых три недели играем не пьесу, а чьи-то похороны!

В зале на несколько мгновений воцарилась гробовая тишина — и вдруг главная героиня расплакалась. Плакала она минут пять, и я не видел никаких признаков того, что эта сцена скоро кончится, поэтому сказал, что на сегодня все — все свободны.

— Но имейте в виду, — продолжал я, — завтра я намерен внести жизнь в эту пьесу! Мы в самом деле начнем репетировать, уверяю вас!

Все актеры тихо сошли со сцены, кроме главной героини, — она плакала столь же громко, как и с самого начала.

— Послушайте, Роберт…

Оглянувшись, я увидел у себя за спиной Сандстрема с миссис Сандстрем.

— Неужели это так необходимо, Роберт?

Посмотрел на них повнимательнее: старательно вырядились по случаю воскресенья; казалось, их крайне озадачили мои действия, — в эту минуту я готов был и сам расплакаться. Но спокойно объяснил:

— Я только хотел, мистер Сандстрем, заставить ее быстрее двигаться по сцене. До сих пор все, по-моему, мертво.

— Мы так не думаем. — Сандстрем похлопал меня по запястью своим блокнотом, куда за все три недели репетиций не внес ни одного замечания или предложения. — Нам кажется, все идет отлично.

— Вся моя семья считает, что все идет просто превосходно, — подтвердила слова мужа миссис Сандстрем. — А ведь они следят за репетициями уже целых три недели.

— Ничего превосходного здесь нет! — возразил я, снова намереваясь спасти их от разорения. — По моему мнению, мистер Сандстрем, сегодня вечером нам нужно сесть с вами вдвоем, и все — абсолютно все — переписать заново.

— Будет вам… — начал было Сандстрем, и его маленькое, детское личико сморщилось.

— Начнем прямо с первого акта, — продолжал я торопливо, чтобы поскорее покончить со всем этим, чтобы мои попытки не были столь болезненными для меня, — и все перепишем напрочь, вплоть до третьего акта. Главное внимание уделим образу Элспет. Она ведь больше других на сцене, и нужно, чтобы она говорила на человеческом языке…

— Но она так и говорит, — возразил Сандстрем. — Я был знаком с ней пять лет, и именно так она говорила.

— Она говорит вполне естественно, — поддержала мужа миссис Сандстрем.

— Все это просто ужасно, мистер Сандстрем. — Я понимал, что слишком жесток сейчас к нему, но надеялся все же спасти его от разорения. — Если мы оставим все как есть, нам грозит неминуемый провал — полный провал.

— Вы в самом деле так думаете, Роберт? Честно?

— Да, именно так я думаю, честно, — повторил я, неожиданно для самого себя опускаясь на подлокотник кресла в проходе.

— Я думал об этой пьесе двадцать лет! — произнес Сандстрем, этот несчастный, немолодой уже человек, поднося руки к глазам. — В ней отражена чистая правда.

— Думаю, нужно поговорить с мамочкой и ребятами, — предложила миссис Сандстрем.

— Вы не против? — поинтересовался Сандстрем.

— Нет, прошу. Когда закончите, найдете меня в баре напротив. — И я направился по проходу к дверям, минуя всех родственников — числом пятнадцать.

Они внимательно прислушивались к нашему объяснению, а когда я шел мимо, все так и впились в меня глазами.

Я пропустил уже три стаканчика виски, когда в баре появился Сандстрем; заплатил еще за один, молча положил руку мне на плечо, помедлил.

— Всем им нравится, — объявил он, — семье. Они считают, что эта пьеса привлечет внимание публики; не видят в ней ничего плохого. И я с ними целиком согласен.

— Конечно! — вырвалось у меня, хоть я понятия не имел, к чему это слово относится.

— Мне кажется, Роберт, в свете того, что вы мне сказали, я могу прийти к выводу: вам сейчас уже не нравится моя пьеса.

Я встряхнул ледяные кубики в стакане.

— Мне стало понятно одно — вы не понимаете эту пьесу. Но это вполне естественно, Роберт. Вы слишком молодой режиссер для такой пьесы.

— Само собой, — согласился я.

— В таком случае, если вы не возражаете, я готов освободить вас от необходимости ставить ее на сцене.

— И кто же будет ее ставить?

— Я сам. В конце концов все, о чем рассказано в ней, произошло со мной. И я знаю, как это происходило.

— Ага! — Я вспомнил, что в его блокноте не сделано ни одной записи, ни одного замечания. — Я верну вам все оставшиеся у меня деньги.

— Половину, — сказал Сандстрем. — Мы с женой все обсудили и решили, что вы вернете нам только половину. Разве это не справедливо?

— Вполне, — ответил я. — Остается только надеяться, что «Это случилось в Рочестере» получит Пулитцеровскую премию.

— Благодарю вас, Роберт. Обязательно приезжайте к нам в Нью-Джерси.

— Непременно. — Я помахал ему на прощание и остался в баре.

А он вернулся в театр — к членам своей семьи, к актрисе, игравшей главную героиню и сидевшей, как свинцовый шкаф, на сцене, к пьесе, которую вынашивал целых двадцать лет.

Все рецензии на спектакль оказались хуже некуда. «Таймс» напечатала очень коротенькую: «Вчера состоялась премьера пьесы „Это случилось в Рочестере“ в театре Джэксона. Она написана и поставлена Леоном Сандстремом, выступившим и в роли продюсера». Все, больше ничего, — самая благожелательная из всех рецензий.

Смотреть пьесу я не пошел и не видел Сандстрема недели две. Встретил я его на Бродвее — он брел как старик, небритый, и, к своему великому удивлению, я заметил седину у него в бороде; нес на себе два рекламных щита — стал «бутербродом».

«Непременно посмотрите „Это случилось в Рочестере“! — значилось на первом, у него на груди. — Абсолютно правдивая история»; «Сейчас идет на сцене театра Джэксона», — было написано на втором, на спине. Сандстрем сам заметил меня — пришлось остановиться.

— Хэлло, Роберт! — поприветствовал он меня без улыбки.

— Хэлло! — поздоровался я.

— Как вы считаете, Роберт, такая реклама поможет?

— Разумеется.

— Вот эти два щита. Заманят они народ в театр? Помогут ли людям понять, что такое реальная, правдивая история?

— Конечно, конечно.

— Критики ничего не понимают. — Он покачал головой, и мне бросилось в глаза, что в нем не осталось и следа прежней детскости. — Представили все так, будто то, что я написал, просто невозможно. Ну, я им всем послал письма, — не желают верить, что все это на самом деле случилось со мной. Могу даже познакомить их с этой девушкой. Правда, она давно уже замужем и у нее трое детей; живет в Рочестере. У вас есть сигаретка, Роберт?

Я дал ему сигарету, зажег ее для него.

— Пьеса шла две недели. Кое-кто ее посмотрел, и им очень понравилось. Увидели, что такое реальная жизнь. А критики — это люди нереальные. За две недели мне пришлось выложить восемь тысяч долларов. Продал дом, машину. — Он горестно вздохнул. — Мне казалось, что повсюду побежит молва, что эта пьеса — о подлинной жизненной ситуации.

Сандстрем помолчал, потом сообщил:

— Я собираюсь вернуться к своей прежней профессии фокусника, если только появится возможность и мне удастся взять удачный старт. Но вся беда в том, что в наши дни спрос на фокусников очень невелик, да и руки у меня уже не такие крепкие, как раньше. Мне так хочется отложить сколько потребуется и написать другую пьесу. — За все время нашего разговора он не улыбнулся ни разу. — Не могу ли я стрельнуть у вас парочку-троечку сигарет, Роберт?

Я отдал ему оставшуюся пачку.

— Почему бы вам не прийти и не посмотреть мою пьесу? Я дам вам контрамарку.