Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт) - Марк Твен

Нам теперь делать положительно было нечего, над лежало только пристально следить за левым берегом реки, чтобы как-нибудь не проплыть мимо Каира. Джим уверял, что ни под каким видом не пропустит этого города, так как, увидев его, немедленно же превратится в свободного человека. Напротив, про глядев Каир, он оказался бы опять в невольничьей стране, без всякой надежды на освобождение. Не удивительно, если негр ежеминутно вскакивал и говорил:

— Вот и город!

Каждый раз оказывалось, что он ошибался: его вводил в заблуждение какой-нибудь светляк или же мерцающий свет гнилого дерева. Поэтому Джим садился опять на прежнее место и принимался пристально наблюдать за берегом. Он говорил, что такая близость к свободе вызывает у него во всем теле лихорадочную дрожь. Смею уверить, что меня самого била подобная же лихорадка, когда я слушал его речи, так как и у меня тоже явилась мысль, что Джим очутился теперь почти уже на свободе. Если спросить теперь, по чьей вине это случилось, то пришлось бы ответить: по моей! Сознание это лежало у меня на совести тяжелым гнетом, от которого я никак не мог освободиться. Оно смущало меня до такой степени, что я не мог усидеть на месте. Никогда еще до тех пор не представлялась мне до такой степени ясно вся мерзость моих поступков, но теперь я ее сознавал, и как нельзя более отчетливо: она стояла у меня перед глазами и пронзала, если можно так выразиться, мое сердце. Я пытался оправдаться перед самим собою, ссылаясь на то, что не сманивал Джима бежать от законной его владелицы, но эта попытка оказывалась во мне тщетной, так как пробудившаяся во мне со весть неумолчно твердила: «Но ведь ты же знал, что он беглый негр? Ничто не мешало тебе приплыть на челноке к берегу и подать надлежащее заявление». Против этого нельзя было ничего возразить; я оказывался кругом виноватым и никак не мог оправдаться в собственных моих глазах; совесть твердила мне: «Что тебе сделала дурного мисс Ватсон и чего ради позволяешь ты ее негру убежать, когда тебе стоит сказать только слово, чтобы его задержали и возвратили ей по принадлежности? В чем провинилась перед тобою эта несчастная старушка, и за что поступаешь ты с ней так подло? Она ведь старалась обучить тебя грамоте и приличным манерам; она старалась быть для тебя полезной, насколько могла и умела. Вот как она поступала с тобою!»

Я чувствовал себя таким гадким и скверным человеком, что в эту минуту встретил бы, кажется, смерть как желанную избавительницу; я ходил взад и вперед по плоту, ругая себя на чем свет стоит и чуть не сталкиваясь ежеминутно с Джимом, который тоже ходил взад и вперед, не будучи в состоянии усидеть на месте. Каждый раз, когда он подпрыгивал и вскрикивал: «Вот Каир!» — я испытывал такое ощущение, будто меня ударили ножом, и думал, что умру с горя, если это окажется и в самом деле Каир.

В то время, когда я молча рассуждал сам с собою, Джим разговаривал вслух: он заявлял, что, прибыв в свободный штат, сейчас же начнет копить деньги и не позволит себе промотать даже единого цента. Со брав достаточную для того сумму, он выкупит свою жену, которая теперь принадлежит хозяину фермы, по соседству с местечком, где жила мисс Ватсон до пере езда в Питерсбург. Затем оба они станут работать, чтобы выкупить из неволи обоих своих детей; если хозяин откажется их продать, то они подговорят какого-нибудь аболициониста, который за деньги согласится украсть детей и вернуть их родителям.

Кровь застывала у меня в жилах, когда я слушал такие речи: никогда в жизни Джим не посмел бы высказать раньше что-либо подобное. Теперь совершенно ясно было, как он изменился в одно мгновенье, когда ему показалось, что сделается вскоре свободным человеком. Все выходило по известной старинной поговорке: «Дайте негру ноготок, и он возьмет сейчас же целый локоток». Вот к чему при вела моя необдуманность, рассуждал я сам с собою. Негр, которому, в сущности говоря, я помог убежать, рассказывает, совершенно не стесняясь, что собирается выкрасть своих детей, принадлежащих человеку, которого я не знаю и который мне не сделал ни малейшего зла!

Мне было очень неприятно слушать, как Джим поверял мне свои подлые, преступные замыслы; моя совесть возмущалась сильнее, чем когда-либо, и под конец я решился ее успокоить, объявив ей: «Ну, ладно! Время еще не ушло! Как только увижу огонек, я сойду на берег и подам заявление». Приняв такое решение, я почувствовал себя довольным, счастливым и легким, как перышко. Все мои душевные муки рассеялись. Я начал пристально всматриваться, с нетерпением ожидая увидеть на берегу огонек. На сердце у меня что-то словно пело от радости. Желанный огонек наконец показался. Джим вскочил и воскликнул нараспев:

— Мы спасены, Гек! Мы спасены! Прыгайте и пляшите! Мы наконец попали в благословенный город Каир! Я его узнаю своим сердцем!

Я возразил негру:

— Ладно! Я съезжу в челноке на берег и посмотрю. Может случиться, Джим, что это еще не Каир!

Негр поспешно приготовил для меня челнок, положил на дно свое старое пальто, чтобы мне мягче было сидеть, и подал мне весло. Пока я отчаливал от плота, он сказал:

— Теперь я уже скоро буду на воле! То-то буду я кричать от радости и говорить, что я всем обязан Геку! Я свободный человек, но никогда не попал бы на свободу, если бы Гек мне не пособил! Геку обязан я всем! Джим никогда не забудет вас, Гек! Вы лучший друг, имевшийся когда-либо у Джима, и даже единственный друг, которого Джим имеет теперь!

Я усердно работал веслами, спеша подать заявление о беглом негре, но при этих словах бодрость духа мгновенно меня покинула. Я начал грести уже гораздо медленнее и не знал хорошенько: радуюсь ли случаю выполнить принятое мною решение или не радуюсь? Я уже отплыл шагов с пятьдесят, когда Джим присовокупил:

— Да благословит Бог дорогого моего, честного Гека, единственного белого джентльмена, который сдержал обещание, данное старику Джиму!

От этих слов мне чуть не сделалось дурно. Тем не менее я сказал самому себе: «Надо поступить по совести. Это неизбежно и необходимо!» Как раз в это мгновение отплыла от берега лодка, на которой сидело двое молодцов с ружьями в руках; подойдя к моему челну, они остановились; я тоже перестал грести. Один из них спросил:

— Что там такое?

— Плот, — отвечал я.

— Вы сами с него?

— Да, сударь!

— Есть там еще кто-нибудь?

— Всего один человек, сударь.

— Сегодня ночью сбежало пять негров с плантации, что на противоположном берегу, немного повыше рощи, при входе в эту бухту. Человек, что у вас на плоту, белый или негр?

Я хотел немедленно же ответить, но оказался не в силах. Язык у меня, как говорится, прилип к гор тани, и я не мог выговорить ни слова. В продолжение секунды или двух я делал попытку собраться с духом и выполнить решение, принятое на плоту, но у меня не хватило на это нравственного мужества. Я оказался в последнее мгновенье трусливее и застенчивее вся кого зайца. Сознавая свое слабодушие, я перестал даже бороться с самим собой и ответил: